ЧУМОВОЙ ДЕТЕКТИВ

И вот в последние десятилетия 5 века этой эпохе пришел конец. Причин у этого было две: война и эпидемия. Без войны Афины обойтись не могли: привычка к вольготной жизни уже вошла в плоть и кровь афинян. Добиться высокого уровня комфорта можно упорным трудом, но работать в поте лица афиняне не любили и не хотели; всякий труд, кроме военной службы, тут был уделом рабов, неграждан и прочих людей низшего сословия. Значит, следовало добиваться благополучия войной и военной добычей. Снова воевать с Персией не имело смысла: спартанцы, вечные враги афинян, ударили бы им в тыл. Значит, нужно было воевать с самой Спартой.

За минувший век небольшие и гибкие объединения маленьких греческих городов-государств, в каждом из которых были свои правила, свои традиции, свой диалект и даже свой собственный календарь, слились в два могучих военно-политических союза. Во главе одного стояли Афины, во главе другого — Спарта. Выдающийся политик Перикл, которого большинство горожан единодушно считали первым из афинян, оттягивал войну сколько мог, но время пришло. У него, пишет Гаспаров в «Занимательной Греции», «был план — надежный, но требовавший крепких нервов. Спарта была сильней на суше, Афины — на море. Нужно было не принимать боя на суше, а сойтись всем народом внутрь городских стен и выдержать осаду, кормясь морским подвозом. Отрезать Афины от моря было нельзя: они были соединены с портом неприступными стенами. Тем временем афинский флот окружит полуостров Пелопоннес,iна юго-востоке которого расположена Спарта отрежет пути хлебного подвоза и медленно, но верно выморит Спарту голодом».

Многочисленное население области вокруг Афин — Аттики — стянулось в город, окрестные пашни и пастбища были отданы на разорение спартанцам с их союзниками. И вот в этой обстановке скученности, бедности, недоедания и напряженных военных будней разразилась эпидемия.

Эпидемия известна нам по единственному свидетельству. Но зато это свидетельство подробное, непосредственное и внятное. Оно принадлежит Фукидиду — первому в европейской традиции историку, который не рассказывал удивительные байки про дальние страны,iкак его предшественник, «отец истории» Геродот а написал вполне научную историю этой самой Пелопоннесской войны, без ссылок на божественное вмешательство, придерживаясь самопровозглашенного курса на беспристрастность, анализ фактов и внимательное рассмотрение причин и следствий происходящего.

«Такого бедствия никто не мог припомнить», — начинает свой рассказ Фукидид. Врачи оказались в такой же растерянности, как и все остальные: во-первых, они никогда ни с чем подобным не сталкивались; во-вторых, они посещали больных, и от этого смертность среди самих врачей была выше среднего.iЗдесь и еще в нескольких местах Фукидид недвусмысленно говорит о том, что болезнь передавалась от человека к человеку. Нам сейчас это кажется очевидным, но в медицинской науке ясное представление о механизме заразности формировалось очень медленно. Если бы врачи внимательнее читали Фукидида, история медицины пошла бы совсем по другому пути

Болезнь, как передавали, пришла из Эфиопии, пройдя через Египет, Ливию и Персию. В Афинах она в первую очередь поразила жителей портового города-спутника — Пирея, но вскоре добралась и до «верхнего города». Совершенно здоровые люди внезапно чувствовали резкий жар в голове; глаза у них воспалялись и краснели; горло и язык покрывались кровавым налетом; изо рта отвратительно пахло. Затем больной начинал чихать, хрипеть, боль спускалась в грудную клетку и вызывала кашель. Вслед за этим начиналось расстройство желудка и извержение всех возможных видов желчи — в частности, порывы рыгания без рвоты, резкие судороги — у одних длительные, у других скоро прекращавшиеся. Температура сильно не поднималась; кожные покровы становились красновато-желтыми, тело покрывалось маленькими пузырьками и язвами.iКакие именно греческие слова использовал тут Фукидид и что именно имел в виду — об этом написаны целые горы статей, потому что тип сыпи, конечно, очень важный диагностический признак. При этом человеку было так невыносимо жарко, что люди срывали с себя любую одежду, даже самую легкую, и стремились броситься в холодную воду; а их безмерную жажду было невозможно утолить. Они не могли ни отдохнуть, ни заснуть, но силы их не покидали окончательно, и когда они умирали — в большинстве случаев на седьмой или девятый день, энергии у них, казалось, было еще немало. Если этот кризисный момент удавалось пережить, болезнь спускалась в кишечник, и понос часто все-таки приводил к слабости и смерти. Даже если болезнь не убивала, она могла поразить конечности: люди оставались без пальцев на ногах и руках, без половых органов, иные даже слепли. Некоторые из выздоровевших теряли память и не узнавали ни ближайших друзей, ни родных.

Стервятники и падальщики либо не прикасались к трупам, либо умирали, отведав зараженной плоти; коршуны пропали из окрестностей Афин. Мертвые тела громоздились на улицах; люди забывали обо всех приличиях, видя, что ни праведная жизнь, ни обращение к богам не оказывает никакого влияния на шансы выжить и на течение болезни.

Когда афинский полководец Агнон пошел со своим войском осаждать город Потидею (который находился на самом западном из трех полуостровов, называющихся Халкидики), в его войске вспыхнула та же болезнь, и из четырех тысяч солдат больше тысячи умерло от нее за месяц с небольшим. Еще одно важное медицинское наблюдение Фукидида: переболевшие не заражались повторно.iон говорит «во всяком случае, не умирали», но, скорее всего, это просто осторожная формулировка Это еще одно свидетельство того, насколько медицински грамотным было его описание — до осознания такого явления, как приобретенный иммунитет, оставалось еще много веков.

Эпидемия (которую Фукидид называет ΛοιμοJς τῶNν ἈQθηνῶNν — что обычно переводится на русский как «афинская чума») возвращалась в город еще несколько раз, хотя уже не с такими смертоносными последствиями. Возможно, именно от нее умер состарившийся Перикл (Фукидид об этом не упоминает, но так говорит — правда, пятьсот лет спустя — биограф-моралист Плутарх, добавляя, что от этой же болезни умерли два законнорожденных сына Перикла, его сестра и многие другие члены семьи и ближайшие друзья). Фукидид замечает, что многие вспоминали грозное пророчество, сформулированное, как водится, одной стихотворной строчкой: «Будет дорийская брань, и будет чума вместе с нею»; правда, спорили, что там все-таки за слово — действительно ли чума, «лоимос», или голод, «лимос». Решили, что чума; но если бы была другая война, сопровождаемая голодом, решили бы, что голод, считает Фукидид.

Приступая к описанию симптомов болезни, Фукидид небрежно замечает, что и сам переболел ею, а рассказывает так подробно для того, чтобы будущие поколения смогли ее опознать, если она вдруг где-нибудь снова появится. Добился ли он своей благородной цели?

Со времен Пелопоннесской войны до наших дней загадка, заданная Фукидидом, не отпускала историков и медиков. Значительная часть проблемы — не только в этом, но и во многих других случаях — заключается в том, что филологи и историки плохо разбираются в медицине, а медики — в истории и древнегреческом языке. Многие работы об «афинской чуме» пестрят извинениями того или иного рода, ссылками на доброжелательных коллег, объяснивших что-то медицинское филологам или что-то филологическое врачам; или — что, наверное, лучший из возможных, но редкий вариант — они написаны филологами и врачами в соавторстве. Количество болезней-кандидатов огромно. Вот основные из них — с возражениями, которые делают каждую версию крайне маловероятной.

Некоторые возражения против оспы как «афинской чумы» довольно несущественны: вирус оспы поражает только человека, а у Фукидида упомянуты псы, заражавшиеся и умиравшие от обгладывания умерших.iФукидид отмечает, что это необычно Но, может быть, это все-таки преувеличение. Оспа дает очень надежный иммунитет от новых случаев,iвся ранняя история прививок в виде вариоляции и вакцинации связана в первую очередь именно с оспой а Фукидид
вроде бы говорит, что люди могли заболевать повторно, хотя и не смертельно (но это, как я уже отмечал, не очень серьезное возражение). Важнее другое: Фукидид ничего не говорит о страшной сыпи и коросте, покрывающей все тело, и следах, которые остаются у многих выживших; он не отмечает, что болезнь была особенно смертельна для детей, хотя при эпидемиях оспы летальность (не смертность) среди детей составляла 85–90%. А вот четверть смертельных исходов (смертность) среди мужчин призывного возраста, как случилось во время экспедиции в Потидею, — невероятный результат для оспы.

Описание симптомов болезни мало похоже на чуму. Едва ли не важнее всего, что Фукидид вообще не упоминает бубоны, давшие название болезни, — воспалившиеся лимфатические узлы (главным образом в паху и под мышками). Некоторые филологи предлагали считать слово elkos, которое употребляет Фукидид, относящимся к бубонам, но это натягивание козы на, простите, бубен; у афинского драматурга Менандра в одной пьесе земледелец жалуется одновременно и на бубон в паху, и на elkos — рану, ссадину, порез — на ноге от удара лопатой. Трудно себе представить, чтобы Фукидид был так небрежен в словоупотреблении. Кроме того, в Древней Греции, по всей видимости, не было крыс — основных разносчиков блох. Бубонная чума передается укусами блох, а не от человека к человеку; легочная чума, еще более смертельная и заразная, обычно поражает человека гораздо быстрее, чем описано у Фукидида.

Поражает только людей (а не животных); нынешняя смертность от нееiдаже если речь о невакцинированной популяции довольно низка и не идет ни в какое сравнение с истреблением, описанным у Фукидида; кожные симптомы тоже не похожи.

Смертность от кори в Европе 20 века была значительно ниже той, что описана у Фукидида; впрочем, старинная версия кори могла быть, конечно, более фатальной. Кори сопутствуют такие симптомы, как высокая температура, светобоязнь, иной тип сыпи, чем у афинян. Один из самых упорных доводов в пользу кори фокусируется вокруг свидетельств об эпидемии 1875 года на острове Фиджи: больные страдали от жара и бросались в океан; примерно о таком поведении сообщает и Фукидид. К этому свидетельству очень много возражений: эпидемия на Фиджи не изучалась в режиме реального времени врачами; тамошние местные жители бросаются в океан всегда, когда у них поднимается температура (часто зарабатывая еще и воспаление легких); есть множество хорошо описанных эпидемий кори, когда ничего похожего не происходило.

Одна из популярных версий — это очень похоже на сыпной тиф: многие схожие симптомы плюс высокая летальность болезни. В то же время версия имеет и массу возражений. Внезапно возникший и столь же внезапно исчезнувший эпидемический тиф, про который раньше в округе никто даже не слышал, — маловероятное событие; тифу свойственно медленное ползание кругами по одной и той же местности веками. Природа кожных проявлений, описанная Фукидидом, не похожа на картину сыпного тифа; о спутанном сознании, которое дало болезни название,iτῦNφος по-гречески — бред Фукидид тоже не говорит, пока не переходит к финальной стадии болезни, точнее, к потере памяти после болезни; наконец, большая часть разновидностей сыпного тифа никак не затрагивает птиц, скот и собак.

Версия весьма сомнительна. Брюшной тиф может быстро распространяться по популяции только при помощи водопроводной системы, которой пользуется все население.iкак, скажем, и холера — вспомним случаи доктора Джона Сноу и лондонского заболевания В Афинах такой системы водоснабжения не было, и, следовательно, никакая эпидемия, передающаяся через воду, в таком масштабе была невозможна.

Это отравление алкалоидами спорыньи.iрод грибов, паразитирующих на некоторых злаках. Популярность идентификации «афинской чумы» с эрготизмомiсобственно отравление человека и животных алкалоидами спорыньи. связана, прежде всего, с активностью и подвижностью больных, которые под конец болезни почти теряют контроль над собой. Безумные пляски и крики больных эрготизмом многократно описаны в средневековой литературе. Но, во-первых, грибок спорынья развивается главным образом на ржи — злаке, практически неизвестном древним грекам. Во вторых, одно из самых ярких свойств «афинской чумы» — ее четко описанная заразность; эрготизм не заразен, заболеть им можно только при поедании хлеба, испеченного из зараженных злаков. В-третьих, длительность и масштаб делают эту версию совсем невероятной — не говоря уж о походе на Потидею, где эпидемия вспыхнула в войске.iа вот инкубационный период или, скажем, один зараженный гонец из Афин это событие вполне объясняет

Объяснений было еще много: цереброспинальный менингит, грипп, лихорадка денге, сифилис, даже эбола... И ни одно не подходило под описание полностью.

К Олимпийским играм 2004 года в Афинах развернулось массовое строительство. В ходе работ над новой станцией метро была обнаружена большая общая могила; тела были свалены возле древнего афинского кладбища «Керамик» (или «Керамикос» — когда-то это был квартал горшечников, откуда наше слово «керамика»), их было около ста пятидесяти, их явно свалили как попало. Археологи, работавшие над находкой (позже полностью уничтоженной в ходе строительства), сообщили, что захоронение относится к 430 году до н. э., времени «афинской чумы» (точность, в археологических делах мало представимая), и что анализ ДНК из пульпы трех зубов трех разных скелетов показал наличие брюшного тифа — хотя обнаруженная бактерия несколько отличалась от современных вариантов. К этому исследованию у археологов и микробиологов возникло множество претензий: по мнению специалистов, оно было выполнено слишком небрежно и слишком поспешно, после чего история с этим исследованием исчезла как со страниц популярных изданий, так и из научных журналов. Строительство станции метро, кстати, было поначалу заброшено, потом возобновлено, и в 2007 году станция «Керамикос» все-таки открылась.

Возможно, лучший подход к проблеме «афинской чумы» был высказан А. Джеймсом Холладеем (филологом-классиком) и Пулом (медиком) в статье 1979 года.

Эти ученые задали вопрос: была ли Фукидидова чума болезнью, которая нам известна и сегодня? На этот вопрос у них нашлись четыре версии ответа.

1. Да, была. В этом случае Фукидид описал ее небрежно и неправильно; мы никогда не сможем узнать истину.

2. Да, была, но болезнь эта так редка, что существует до сих пор лишь в каких-то отдаленных областях. Эта версия казалась крайне маловероятной уже в 1979 году, а сегодня она откровенно невозможна.

3. Нет, этот возбудитель и связанное с ним заболевание вымерло.

4. Природа возбудителя и связанные симптомы эволюционировали с тех пор так сильно, что узнать их по описанию Фукидида не получится.

Авторы настаивают, что мы имеем дело с третьим или четвертым вариантом — и выбрать из них какой-то один не представляется возможным.

Михаил Гаспаров. Занимательная Греция. — М.: НЛО, 1995.

Фукидид. История. — СПб.: Азбука, 2018.