Санжар Керимбай / Qalam
В интервью проекту Qalam исследователь Санжар Керимбай рассказал о том, как Каныш Сатпаев основал Академию наук Казахстана, о его связи с тюркским наследием и Золотой Ордой, о том, как Сатпаев спас Мухтара Ауэзова и правнука Кенесары, а также поделился другими фактами из жизни казахского ученого.
Как появилась Академия наук Казахстана?
Самым сложным в ситуации с основанием отдельной академии в Алматы было согласовать это с учеными из Академии наук СССР в Москве. Там сидит [Президент АН СССР в 1936–1945 годах Владимир] Комаров.
Если ты не сможешь убедить академика Комарова и он не подпишет, то никакой Сталин или Шаяхметов (Жумабай Шаяхметов — государственный деятель, первый секретарь ЦК Компартии Казахстана. — ред.) тебе не поможет.
Все зависело от президента Академии. Комаров — один из тех ученых, кого во время войны эвакуировали в Алматы. Там Каныш Сатпаев лично встретил его, создал все условия, расположил к себе. А перед поездкой в Москву Сатпаев заранее провел «разведку», подготовил план, как убедить Комарова.
Были и забавные истории, связанные с Комаровым. Говорили, мол, Комаров никого не боится, кроме своей жены, при нем все академики ходят по струнке. Но если убедишь жену, добьешься своего.
Про это есть воспоминание Шафика Чокина (энергетик, академик, профессор. — ред.), который ездил с Сатпаевым в Москву. В своих мемуарах «Путь национальной академии» он писал:
«Когда мы пришли, Комаров откровенно испугался. “Каныш, ты, конечно, хороший человек, ученый… но идея открыть Академию наук отдельно в Алматы — это не укладывается в голове здравомыслящего человека. У тебя нет даже здания, где ты собираешься хранить оборудование?”» — с такими словами он долго не уступал.
Академик Каныш Сатпаев рассматривает минерал/Wikimedia Commons
Но это не был предлог для отказа с его стороны. Комаров реально оценивал ситуацию. А Каныш Сатпаев проявлял некоторый идеализм. Тем не менее рассказывают, что Сатпаев в тот момент обратился к жене Комарова:
«Когда покупаете шторы, посуду, чайники, диваны — вы же не выставляете их на улицу? Сначала покупаете дом, потом все необходимое расставляете. Скажите мужу, что мы тоже сначала построим здание, а потом уже нужное появится».
После этого супруга говорит Комарову:
«Ну тебе же объясняют — пусть сначала построят здание, а потом уже займутся остальным».
И только потом Комаров поставил свою подпись под нужным документом. Сатпаев берет этот документ и идет к Жданову (Андрей Жданов — председатель Верховного Совета СССР. — ред.), говоря:
«Вот, сам Комаров разрешил мне открыть Академию наук».
В то время бюджет утверждался в Москве. Если нет разрешения из центра, тут, в Алматы, невозможно было ничего сделать. Конечно, и Шаяхметов, и Ондасынов (Нуртас Ондасынов — общественный деятель, ученый-лингвист. — ред.) со своей стороны вели тонкую дипломатию — и в том, как убедить Москву, и в демонстрации своей компетентности [как ученых]. Если ты не готов всесторонне, с тобой просто не будут считаться.
Ученые во время обсуждения вопроса об открытии АН КазССР. Слева направо: председатель КазФАН СССР К.И. Сатпаев, В.А. Белый, председатель СНК КазССР Н.Д. Ундасынов, президент АН СССР В.Л. Комаров. 1945 г./e-history.kz
Орел Золотой Орды на здании Академии наук
Я не могу с уверенностью сказать, откуда берут начало архитектурное видение и требования Каныша Сатпаева в отношении здания Академии наук. Но у меня есть субъективная догадка. Сатпаев — человек, который с раннего детства слышал множество историй от своего отца Имантая. А Имантай — знаток шежире (родословной). К тому же они — потомки Бухар жырау. Говорят, в 1937 году НКВД конфисковало и уничтожило все родословные и исторические материалы, хранившиеся у них дома и имевшие отношение к Бухар жырау. Но историческая память и самоидентификация этой семьи были напрямую связаны с эпохой Золотой Орды.
Поэтому Каныш — человек, у которого историческое «я» сформировалось еще до 1932 года (голод), и тем более до 1937 года (репрессии), и даже до поступления на учебу в Павлодар, то есть где-то до 15 лет. Его национальное самосознание, его тюркизм особенно явно проявились в Томске.
С учебой в Семее все понятно: он там дружил с Мухтаром Ауэзовым и Жусипбеком Аймауытовым — они вместе жили и учились. Вместе ставили пьесы молодого Ауэзова, обучая казахскую молодежь и популяризируя культуру кочевой эпохи. В Семее казахов было немало, среди них было множество талантов — певцы, акыны, импровизаторы. Однако Сатпаев занимался тем же и в Томске. Туда он взял с собой домбру, собирал вокруг себя молодых якутов, хакасов и других тюркоязычных студентов, организовал кружок, где продвигали особенности тюркской культуры. Эта самая домбра до сих пор хранится в музее Томска. В Томске установлен отдельный памятник в его честь, функционирует конференц-зал имени академика Каныша Сатпаева, где по сей день учатся студенты.
Что интересно, Каныш Сатпаев не просто учился на геолога, не ограничивался только своей специальностью. Он углубленно изучал все, что связано с тюркской историей, с Золотой Ордой, — собирал, исследовал. В том числе по этой причине он находит эпос «Ер Едіге», который, говорят, был на татаро-ногайском, а Сатпаев перевел его на казахский. Примерно в 1927 году издал тиражом 3 или 4 тысячи экземпляров в типографии Назира Торекулова. Отмечу, что этот поступок позже обернулся для него большой проблемой.
В книге «Орда» французского историка и писательницы Мари Фаверо говорится, что во времена Золотой Орды самым большим подарком считался орел. Он был символом ханов, олицетворением свободы. Я думаю, Каныш Сатпаев, родившийся и выросший на земле Золотой Орды, впитавший ее предания, не мог не знать об этом. Возможно, именно поэтому, когда в 1946 году поехали в Москву утверждать проект здания Академии наук в Алматы, он попросил, чтобы «с высоты птичьего полета его академия была похожа на беркута, расправившего крылья и стремительно летящего».
Беркут, символ свободы времен Золотой Орды, никуда не исчез: в 1946 году он стал архитектурной формой Академии, а в 1991 году, с обретением Казахстаном независимости, появился на флаге страны. Историческая преемственность не прервалась. Возможно, в этом гениальность Каныша Сатпаева. Он будто оставил знаки на будущее.
Каныш Сатпаев со своими родственниками. 1931 / ЦГАКФДЗ
Сатпаев скрыл часть недр для будущих поколений?
Это не документально подтвержденный факт, а история, передающаяся из уст в уста. Но вполне может быть правдой. Например, когда я разговаривал со специалистами из города Сатпаев, которые занимаются разведкой месторождений меди, они говорили:
«До 2040 года все медные участки уже обозначены. Что будет после — неизвестно. Придут новые специалисты по разведыванию, сами будут проводить разведку».
Судя по этому, запасы есть. Возможно, Сатпаев обнародовал основные зоны для добычи, сказав:
«Пока добываем в этих местах, а остальное — пусть откроют специалисты следующих поколений».
В целом есть много интересных сведений касательно прогнозных карт месторождений. Я, например, много ездил по Казахстану и общался с ребятами, окончившими геологические и горные специальности, кто работает на месторождениях нефти, золота, урана. Все они в один голос твердят:
«После Сатпаева никто карты больше не создавал. Занимаемся разведкой, а в руки до сих пор выдают ту самую карту Сатпаева 1958 года, с ней идешь в поле».
Академик Каныш Сатпаев. 1945. Алма-Ата / ОМ ФКДЖА
Как спасали Ауэзова
Существует такой рассказ о тяжелом времени, которое переживал Мухтар Ауэзов. В конце 1950-го года после публикации статьи в «Правде» (она называлась «За марксистско-ленинское освещение вопросов истории Казахстана». — ред.) историк Бекмаханов попадает под удар, а вслед за ним начинают преследовать и других. Один из тех, на кого легла эта тяжесть, — Илияс Омаров (государственный деятель, в то время секретарь Компартии Казахстана. — ред.). Все жалобы и доносы, касающиеся Бекмаханова и Сатпаева, проходили через него. Он либо уничтожал их, либо «формально» выносил выговор, не допуская репрессий.
Споров, обвинений и доносов стало настолько много, что в какой-то момент Каныш Сатпаев попал в больницу. Однажды к нему пришел Илияс Омаров и обратился с просьбой: «Ситуация тяжелая. Если вы добровольно уйдете с поста президента Академии наук, мы сможем вас уберечь. Тогда позже можно будет восстановить академию».
На что Сатпаев отвечает:
«Если я отдам всех ученых на растерзание, потом не смогу смотреть им в глаза. Будем бороться до конца».
Кроме того, он обращается к Омарову с такими сильными словами:
«Найти другого президента вместо Сатпаева — не проблема. Но если погибнет или окажется за решеткой Ауэзов — не говорите, что я вас не предупреждал. Весь казахский народ плюнет вам в лицо. Это будет ваше проклятие».
Почему он так считал? Потому что Сатпаев понимал: геологию, биологию, астрофизику можно освоить заново. Отправишь специалиста в любой регион с развитой наукой — он за 5 лет обучится и вернется, чтобы уже здесь ставить на ноги свою сферу. Но казахский язык, этнография, дух кочевников, их мировоззрение, их система разрешения споров, правовая культура и вся идентичность — они в тот момент были сосредоточены в одном-единственном человеке. И этим человеком был Мухтар Ауэзов. Только он мог это описать. Только он мог это донести. Если казахскому народу нужно было сохранить свою культурную, литературную, духовную уникальность, это мог сделать только Ауэзов. Поэтому Сатпаев сказал Омарову:
«Пусть нас убьют, но только не трогайте Ауэзова. Если язык, литература, дух народа будут сохранены, они в будущем снова расцветут. А если умрет Ауэзов, то зачем вообще нужна вся остальная наука?».
В итоге ради спасения Ауэзова они шли на все. Перевозили его из одной квартиры в другую, прятали, тайно вывезли в аэропорт и помогли уехать.
Встреча друзей (слева направо): Сатпаев Каныш — учёный-геолог, академик АН СССР, Ауэзов Мухтар — писатель-классик, Ташенев Жумабек — председатель Президиума Верховного Совета КазССР / Из фондов научно-культурного центра «Дом Ауэзова» / ЦГА КФДЗ
Правнук Кенесары у истоков гидрологии Узбекистана
После того как Ауэзова удалось тайно вывезти, Сатпаев продолжил борьбу и оставался на своем месте до осени 1952 года. Но в итоге он и его соратники проиграли. Сам Шаяхметов отступил и опубликовал в газете «Социалистік Қазақстан» статью с ключевым посылом — «Да, это я дал Сатпаеву волю, он действительно натворил столько бед».
Следом были сняты с репертуара оперы «Қыз Жібек» и «Ер Тарғын». После всего этого здоровье Сатпаева окончательно подорвалось. Врачи предупреждали его о том, что надо уезжать, если не хочет умереть. Так была организована операция по его вывозу — Сатпаев уехал из Алматы на поезде.
Одна из трогательных историй из этой поездки — про то, что Сатпаев, сам находящийся в бегах, отправил телеграмму в Кызылорду, чтобы к нему доставили Натая, правнука Кенесары. Жена Сатпаева, Таисия, вспоминала:
«Я испугалась, когда кто-то вошел в купе. Успокоилась, только когда Каныш поприветствовал его».
Натай Кенесарин — гидролог, учился в Москве, специалист по строительству водохранилищ и плотин.
Сатпаев хотел принять его в академию и открыть отдельный институт по водным наукам, но из-за усиливающихся гонений отправил в Кызылорду — подальше от эпицентра репрессий, так как фамилия Кенесарин сама по себе была опасна. Когда Натай вошел в купе к беглому Сатпаеву, тот сказал:
«Сейчас идет большое давление. Когда закончат с остальными, возьмутся за тебя. Я уже договорился с Ашхабадом, кафедра готова, устроишься в университет, будешь работать».
Но Натай подумал и решил, что Ашхабад слишком далеко, и бежал в Узбекистан. Именно он участвовал в становлении гидрологии в Узбекистане. Всю жизнь он мечтал вернуться в Казахстан, но, говорят, тогдашний первый секретарь не пустил его обратно. До сих пор Узбекистан почитает и превозносит имя Натая Кенесарина.
Неизвестный автор. Академик Каныш Сатпаев с супругой Таисией во время отдыха в санатории. 1949. Ставропольский край, Ессентуки / ЦГАКФДЗ
Как Сатпаев узнал карсакбайскую медь в музее в Англии
В 1946 году Каныш Сатпаев поехал в Лондон, где в том числе встречался с Уинстоном Черчиллем. В этой поездке произошел один интересный случай. В одном музее, где были выставлены минералы и образцы руды, он увидел медь из Жезказгана, из Карсакбая, но под ней была табличка, что она якобы была добыта где-то в Африке. Сатпаев говорит: «Это же медь из Карсакбая, из Казахстана, я ее узнаю». Но музейные сотрудники в ответ лишь посмеялись, на табличке-то написано, что медь африканская.
Сатпаев настаивал на своем, говорил, что он посвятил этому всю свою жизнь, требовал исправления. Даже грозился рассказать журналистам BBC, которые на следующий день должны были взять у него интервью. Однако перед интервью Сатпаев получил письмо от директора музея:
«Мистер Сатпаев, приносим извинения. Мы проверили — вы были правы. Медь действительно из Карсакбая, к Африке она не имеет отношения».
Когда я ездил в музей Сатпаева в Жезказгане, я спросил у Кенжала Балкенова (директор историко-производственного музея им. К. Сатпаева. — ред.), как он вообще мог узнать ту медь. На что получил ответ:
«Чистая медь выглядит одинаково, она везде зеленая. Но медь не встречается в природе в чистом виде. Она выходит вместе с породой, с землей. А порода уже в каждой местности — своя, уникальная. Вот по ней и узнал».
Делегация Верховного Совета СССР в корпорации BBC. Слева направо: О.Н. Подвысоцкая, Н.И. Мусхелишвили, К.И. Сатпаев, И.Ф. Зименков. 1947. Лондон / Из фондов архива академика Каныша Имантевича Сатпаева / ЦГАКФДЗ
Здания Академии наук могло и не быть
Я думаю, что здание Академии наук могло вообще не быть построено. Тогда в хозяйственном отделе академии работал Бопежан Аяпбергенов, парень из Баянаула. Он занимался всем, что касалось стройматериалов: где добыть, куда везти и как распределять. Он вспоминает, что удивился, когда услышал, что собираются строить академию. Потому что у правительства на тот момент было считанное количество тракторов и кранов — и те были задействованы на строительстве Дома правительства.
Но Сатпаев не стал ждать и оформил трест под названием «Академстрой». Однако в нем — ни сварщиков, ни трактористов. Ни одного специалиста. Несмотря на все это, Сатпаев берет Бопежана и летит в Москву. После утверждения проекта здания Сатпаев направляется к Виктору Долгополову, начальнику Академснаба Академии наук СССР. Интересно, что его отец, Нифонт Долгополов (врач, депутат Государственной думы Российской империи. Жил в ссылке и в 1884 году был переведен в Семей. — ред.), гостил у Абая в Жидебай. Я думаю, он был в восторге от Абая и от их совместных бесед. Возможно, поэтому Долгополов-старший просил сына:
«Я делил хлеб с мудрейшим человеком казахского народа. Если однажды к тебе придут представители этого народа — помоги им. Пусть дух Абая будет доволен».
Бопежан Аяпбергенов вспоминает, что, когда он и Сатпаев вошли в кабинет, Долгополов вскочил и пошел к ним навстречу — «Казахи пришли!». Все это рассказано в его книге «Қаныш аға осындай еді» («Таким был Каныш ага». — ред.).
После приветствия Долгополов поинтересовался, что нужно гостям, предложил увеличит смету, подписал приказ, пообещал обзвонить и предупредить всех и сообщил, что стройматериалы будут доставлены в Алматы в течение одного-двух месяцев. Так началось строительство Академии.
Каныш Сатпаев и Алкей Маргулан (справа) во время отдыха в Кисловодске. 1958 / Из фондов архива академика Сатпаева К.И. / ЦГАКФДЗ
Однако в 1950 году вышла та самая обвинительная статья в газете «Правда», после которой начались репрессии. Они продолжались до 1953–1954 годов. Лишь после смерти Сталина и прихода к власти Хрущева ученых начали реабилитировать, и в 1955 году строительство академии возобновилось. В итоге здание было достроено и до сих пор работает во благо казахского народа.
Это интервью — лишь часть беседы с Санжаром Керимбаем. Помимо тем, затронутых в публикации, исследователь поделился фактами о том, как Сатпаев повлиял на развитие казахстанской науки, как пережил годы репрессий, почему интересовался исследованием Марса и какими были его отношения с Кунаевым. Полную версию интервью смотрите на нашем YouTube-канале.