В курсе «Средневековое искусство Запада» историк-медиевист Олег Воскобойников показывает важнейшие, а также малоизвестные памятники художественной культуры средневековья и помогает посмотреть на них глазами средневекового человека. Откуда средневековые художники знали, как выглядят ангелы или как изобразить адские муки, мог ли неграмотный прихожанин «прочесть» Библию, разглядывая витражи и фрески, и какую функцию на самом деле выполняло изображение — об этом третья лекция курса.
С проблемой моделей, топосовi
Удачно подобранная, пусть и вырванная из контекста цитата, могла в буквальном или метафорическом смысле описать любую жизненную ситуацию, философскую концепцию или чувство. Те, кто стремился к образованию, начинал с псалмов1
Мы должны себе представить, что три-четыре связанных между собой слова из Писания вызывали в памяти и воображении человека XII–XIII вв. целый ассоциативный ряд, подобно тому как современный литературно образованный человек инстинктивно продолжает, вслух или про себя, знакомый фрагмент из любимого поэта. Зачастую несколько слов скрывают в себе в концентрированной форме догмат или целый мир образов.
Искусство стало неразрывной частью этой экзегезы и связанной с ней картины мира европейца:
«В старине – новизна, и в новизне – старина»
Так св. Павлин Ноланский 3
Искусство – буквально, исторически, аллегорически, морально – отображало через «ветхое» – «новое», через «новое» – «ветхое». Монументальная живопись следовала этому принципу, размещая параллельно типологически связанные между собой сцены обоих Заветов5
Вместе с тем никто не мог изобразить на стене или страницах рукописи всё Священное Писание или даже всю евангельскую историю. А значит, отбор сцен уже становился толкованием, которое мы, изучая конкретную программу, будь то фреска, мозаика или цикл миниатюр, должны анализировать в конкретном контексте. Мы должны задаться вопросом, почему в одном цикле акцент делается, например, на детстве Христа, в другом – на его чудесах, а в третьем – на Страстном цикле8
Какую функцию несет изображение?
Оттоновская эпоха в Германии10
В позднее Средневековье циклы стали более пространными, вкус к рассказу усиливался от поколения к поколению. В парижской Сент-Шапель он достиг едва ли не максимальной точки: здесь в 1240-х годах священными историями в витраже потребовалось покрыть целую масштабную постройку – архитектурный реликварий для Тернового венца12
Иногда в особенном произведении, например на окладеi
Согласно христианскому богословию Второе пришествие Христа произойдет перед Страшным судом. Тем самым резчик (и стоящий за ним заказчик – аббатi
За подобными особенностями и даже парадоксами библейского повестования в живописи и пластике могут скрываться особенности мировоззрения и культуры конкретного периода или региона средневековой Европы.
Сохранился интересный текст, отражающий эту традиционную практику средневекового искусства. Около 1200 года один английский монах, риторически возмущаясь фривольностью художников и скульпторов своего времени, изложил правила типологического соотнесения конкретных сцен Нового и Ветхого Заветов в дидактической поэме «Художник в стихах». В рукописях евангельский эпизод выделен красным цветом или вынесен на поля, и к нему привязаны ветхозаветные эпизоды, лаконично обозначенные такими же короткими фразами. Однако намного интереснее для понимания того, как монашество и часть церковных авторитетов смотрели на работу художников, небольшая, но красноречивая авторская преамбула, объясняющая цели и задачи поэмы. Приведу этот текст полностью.
«Скорбя о том, что в святилищах Божьих чаще встречаешь всякие нелепицы и уродство, чем благолепие, я решил по мере возможности дать уму и зрению верующих более достойную и полезную пищу. Поскольку взор нашего современника пленяется всякой чепухой и вообще мирскими безделицами и никчемную живопись из нынешних церквей просто так не убрать, я думаю, что в кафедральных и приходских храмах, где происходят публичные богослужения, можно стерпеть присутствие таких изображений, которые радуют верующих и, словно книги для мирян, раскрывают простецам божественные смыслы, а людей образованных наставляют в любви к Писанию.
Приведем лишь несколько примеров. И впрямь, что достойнее, что полезнее: разглядывать над божьими алтарями двуглавых орлов, львов в четыре туловища, но об одной голове, кентавров-стрельцов, разбушевавшихся акефалов, хитроумную логическую химеру, басни про развлечения лисы и петуха, играющих на флейтах обезьян и Боэциева осла с лирой?i
Так вот, чтобы унять эту вседозволенность художников, или, скорее, чтобы научить их, что изображать в церквях, где изображения возможны, я выписал попарно свидетельства о событиях Ветхого и Нового Заветов, сверху помещая дистихи, кратко разъясняющие ветхозаветную историю и соединяющие ее с историей новозаветной. По просьбам некоторых я объединил все это в главы: так, под одним заголовком объединены разные дистихи i
Дистихи посвящены в основном Ветхому Завету, потому что Новый Завет более привычен и хорошо известен, для него достаточно упомянуть имена действующих лиц. Я не намереваюсь указывать тем, кто за это отвечает, что именно изображать в церквях, пусть сами решают по своему усмотрению, как подсказывает им чутье. Главное, чтобы искали они Христовой славы, а не своей, и тогда воздаст он им хвалу не только из уст младенцев сосущих, но, даже если молокососы будут молчать, камни возопиют и заговорит стена, украшенная свидетельствами величия Божия. Мне уже приходилось во многих храмах приводить в достойный вид уже начатые росписи и исправлять преступную суетность вещами возвышенными».
Эта «симфония» была рассчитана на людей, отлично знавших Писание, а поэтическая форма использована традиционно в дидактических целях, для упрощения запоминания. Автор знаком с традицией, восходящей к Григорию Великому, согласно которой искусство наставляет неграмотных, но признает он и способность церковной живописи вдохновлять культурную элиту17
Такую функцию его можно обозначить труднопереводимым средневековым словом compunctio: лицезрение благочестивых образов должно было заставить верующего духовно сосредоточиться на Писании, вызвать состояние, называемое в русской традиции «сокрушением сердечным».
Схожим с описанным в «Художнике в стихах» образом выстроены распространившиеся в 13 столетии во Франции так называемые «нравоучительные» или «морализованные библии.i
Для французской королевской семьи в 1220–1240-х гг. была создана серия роскошно иллюстрированных рукописей, с которыми резонно связывают концепцию витражей Сент-Шапель. В этих крупноформатных кодексах на сотнях страниц библейская история рассказана с помощью очень кратких отсылок к библейскому тексту на французском и размещенных рядом друг с другом в клеймах сцен. Все эти сцены сплетаются в неразрывное целое, навязывающее читателю и зрителю специфический ритм мыслительной и зрительной работы.
В столбцах по бокам от миниатюрного витража, состоящего из восьми клейм, король видел аккуратно написанные отрывки из священной истории, чередовавшиеся с моральными разъяснениями. Миниатюра же, вмещавшая на одном листе восемь сцен и десятки персонажей, строилась в основном на сопоставлении ветхо- и новозаветных сюжетов, так или иначе связанных с той или иной моральной проблемой. Представить себе чтение такой Библии в привычном нам порядке невозможно.
В «историзме» и учительстве многие средневековые мыслители вслед за папой Григорием Великим видели основную задачу религиозного искусства. Действительно, об этой своей задаче оно никогда не забывало, но ей одной никогда не ограничивалось. Когда это требовалось, оно не боялось дополнять содержание христианского откровения образами языческого происхождения или за счет учений и текстов, не признававшихся официальной церковью, т. е. апокрифов. Из исключительно популярного апокрифа, «Видения апостола Павла», возникли иконография и общие представления о потустороннем мире, в особенности об адских муках, квинтэссенцией которых стала дантовская «Комедия»,18
Никто не сомневался в существовании ангелов, но нигде в Библии не говорится, что у них были крылья. Воображение прикрепило им это необходимое для полета орудие, а античная художественная традиция предложила воображению как бы материальное подспорье: крылатую богиню Нику-Викторию. 19
В сочетании искренней привязанности к букве и духу Библии с богатым воображением и интересом к наследию древних проявилась характерная особенность функций искусства и его связь с мировоззрением в целом. Средневековый человек чаял и знания, и веры. Он хотел, чтобы ему показали то, во что верил. Поэтому то, что он не мог увидеть в природе, должны были предоставить ему богословие, воображение проповедника и изобретательность художника. Описывая облик ангела, молодого, прекрасного, одетого в светлые одежды, крылатого, средневековый мыслитель ссылался как на отцов, так и на живописцев: посмотрите, писал Михаил Скот в 1235 году20
Почему? Чтобы показать, на что он лично способен? Думаю, здесь уже говорит дерзновение нового времени, осени Средневековья, городской цивилизации Фландрии, где художник выступает фактически богословом с кистью в руках. Но этот художник-богослов по-прежнему выполняет традиционную функцию: изобразить неизобразимое, рассказать о невидимом. «Видимая красота есть образ невидимой красоты», писал в 12 веке один французский богослов.