ЗАГАДКА СЕВЕРНОЙ КОРЕИ

В основе контроля над населением в КНДР в 1960–1990 гг. лежали два основных института: система «организационной жизни»i«чочжик сэнхваль» и система «народных групп».i«инминбан» Эти две независимые системы обеспечивали охват почти всего населения страны как по месту работы или учебы, так и по месту жительства. Любой кореец старше 14 лет являлся как членом какой-то «организации»,iне смешивать «организацию» с местом работы, хотя эти два понятия и связаны. так и членом определенной «народной группы».

Северокорейская система была исторически построена на основе советских образцов, которые, однако, были сильно переосмыслены. Многим памятна классическая советская система: Партия и ее «приводные ремни», то есть общественные организации. Этот принцип и был взят за основу «организационной жизни» в КНДР.

Любой кореец является членом одной из пяти организаций. При этом, за исключением некоторых особых (и редких) ситуаций, человек может числиться только в одной организации, так что не возникает ситуаций, когда «у пяти нянек дитя без глазу». Например, член партии не может быть членом профсоюза — точнее, «организационная жизнь» члена Трудовой партии Кореи (ТПК) может происходить только в партийной ячейке. В этом состоит серьезное отличие от советских прототипов.

«Организационную жизнь» кореец начинал в 14 лет, когда он или она вступали в северокорейский вариант комсомола, который несколько раз переименовывали, но здесь для простоты мы будем именовать его «Союз молодежи». С 14 до 30 лет практически каждый кореец являлся членом этого Союза, и первичная организация «Союза молодежи», его ячейка, развивала человека духовно, занимаясь и его воспитанием, и контролем над его поведением.

Правда, достигнув возраста 18 лет, молодой кореец получал право на вступление в партию, но дело это трудное. Долгое время возможность вступить в ТПК в упрощенном порядке была одной из главных приманок, которые привлекали молодых корейцев в армию или в так называемые «ударные отряды скоростного боя» — военизированная организация типа стройбата, напрямую не подчиняющаяся армейскому руководству. Отметим, что доля членов партии в Северной Корее была велика. К концу правления Ким Ир Сена они составляли примерно 15% от всего взрослого населения страны. В СССР в брежневский период члены КПСС составляли примерно 10% от всего взрослого населения.

Те, кто не смог стать членом ТПК, до достижения возраста 30 лет оставались в составе Союза молодежи и были приписаны к его ячейке по месту учебы, работы или армейской службы. По достижении 30 лет беспартийные корейцы становились членами профсоюза, если они работали в промышленности, или же членами Крестьянского союза, если они работали в сельском хозяйстве.

Впрочем, была еще одна категория граждан — домохозяйки, численность которых тогда колебалась в районе 50% от всех взрослых женщин. Их тоже не оставили без наблюдения: когда женщина выходила замуж и уходила с работы, она автоматически переводилась из профсоюза в Женский союз, который объединял в КНДР исключительно домохозяек — всех до одной. Впрочем, и в этом случае партии принадлежало первенство: если домохозяйка являлась членом ТПК, то в таком случае она оставалась в партии, где и вела свою «организационную жизнь».

«Организационная жизнь» состояла из нескольких элементов. Прежде всего это, конечно, регулярные собрания. На первых порах, в 1960-е годы, когда система только вводилась, такие собрания могли быть ежедневными, но с начала 1980-х гг. сложился стандарт, в соответствии с которым в любой «организации» регулярные собрания ячеек проводились три раза в неделю. Для сравнения: в СССР партсобрания проводились в среднем раз в месяц, а профсоюзные — заметно реже. Два из трех еженедельных собраний были посвящены идеологической и политической учебе. На этих собраниях члены партииiСоюза молодежи, профсоюза, Женского союза, Крестьянского союза слушали лекции о международном положении и величии Вождя. Иногда на такие мероприятия приглашались лекторы со стороны, но чаще с лекциями выступали местные активисты. Теоретически, полученные на такой учебе знания полагалось проверять, поэтому для партийцев, например, два раза в год проводился письменный зачет, позволяющий понять, насколько хорошо усвоен в ячейке материал прошлого полугодия.

Собрания, равно как и все другие мероприятия «организационной жизни», проводились отдельно для членов каждой «организации» — иначе говоря, члены партии занимались политучебой и взаимной критикой в своем помещении, а члены профсоюза — в своем.

Но самая интересная часть «организационной жизни» — это так называемые «собрания подведения итогов жизни» («сэнхваль чхонхва»). Так называют еженедельные собрания взаимной критики и самокритики. Обычно эти собрания проходили по субботам. Впрочем, в некоторых случаях собрания взаимной критики проводились не еженедельно, а чаще — например, два раза в неделю.

В ходе такого собрания каждый член ячейки должен был встать и за 2–3 минуты публично покаяться в совершенных на минувшей неделе проступках. В КНДР был выработан четкий ритуал такого покаяния. Сперва полагалось процитировать Вождя. Например: «Великий вождь товарищ Ким Ир Сен сказал, что все мы должны хорошо учиться». Потом следовало признать совершенные ошибки. Так, студент вуза на собрании своей ячейки Союза молодежи мог признаться, что не сделал лабораторную. Далее следовало выступить с краткой самокритикой — например: «Я не сделал лабораторную, потому что не рассчитал время, поскольку недостаточно хорошо усвоил заветы вождя». Заключить краткое публичное покаяние следовало обещанием исправиться в самое ближайшее время.

После того, как каждый из собравшихся выступил таким образом, на смену самокритики приходила взаимная критика. Сеанс взаимной критики проходил схожим образом: все члены ячейки по очереди вставали и критиковали кого-либо из своих товарищей по несчастью, то есть членов той же самой ячейки. В нашем гипотетическом случае кто-нибудь из сокурсников студента, не сделавшего лабораторную, должен был сказать нечто в таком духе: «Товарищ Пак поступил неправильно, он не сделал лабораторную работу, а ведь Великий вождь сказал, что все мы должны хорошо учиться, чтобы стать верными солдатами вождя и партии».

Впрочем, собрания самокритики в большинстве случаев являлись своего рода спектаклем. Перед собранием среди его будущих участников было принято заранее договариваться о том, кто, кого и за что именно будет критиковать. Критику сосредотачивали на проступках мелких и простительных, а в проступках крупных, за которые можно было серьезно пострадать, никто не каялся. Иначе говоря, чиновник не стал бы рассказывать, как он брал взятку, но зато признавался, что опоздал на работу. Однако при всей ритуализированности и формальности таких собраний всегда существовала угроза, что возникнет конфликтная ситуация и человеку предъявят серьезные обвинения.

Так что эти публичные исповеди были по-своему весьма эффективны, как показал опыт многих религиозных групп и сект. Тут и воспитание самоконтроля, и постоянный дамоклов меч над головой, и ощущение, что все тайное рискует стать явным благодаря помощи внимательного коллектива. Это сильно влияло на поведение людей.

Другой, тоже очень существенной частью системы контроля над населением являлось наблюдение за ним по месту жительства. Базу для такого наблюдения создавала «народная группа», или, по-корейски, «инминбан». Интересно, что инминбаны возникли раньше КНДР. У этого явления вообще есть глубокие исторические корни. Группы домохозяйств со взаимной ответственностью в Восточной Азии существовали с давних времен, а в Корее в начале 1940-х гг. группы взаимного контроля создавала японская колониальная администрация.

Любой гражданин КНДР с рождения и до смерти приписан к какому-нибудь инминбану. Обычно в один инминбан входят 20–30 живущих рядом семей. В данном случае имеет смысл использовать настоящее время, так как система инминбанов во многом пережила кризис 1990-х гг. Если речь идет о районе одноэтажной застройки, то инминбан простирается примерно на один сельский квартал. В многоэтажном жилом доме в каждый инминбан обычно будут входить все квартиры одного подъезда. Во главе инминбана находится чиновница — всегда женщина средних лет.

Если кореец по какой-то причине проводит ночь вне своего официального места жительства, он обязан зарегистрироваться у начальницы того инминбана, где он собирается ночевать. Это надо сделать не позднее десяти-одиннадцати часов ночи. Сейчас этим правилом иногда стали пренебрегать, но до начала 1990-х гг. оно соблюдалось неукоснительно.

Также начальница инминбана должна, по популярному в КНДР выражению, «знать, сколько ложек и палочек для еды есть в каждом домохозяйстве». Иначе говоря, чиновница обязана быть знакома со всеми жителями инминбана (от 50 до 100 человек), знать, кто где работает, какие у семьи доходы и имущество, как там вообще обстоят дела. Начальница инминбана обязана регулярно посещать подчиненные ей квартиры и дома, следить за тем, все ли там в порядке, встречаться по графику с участковым полицейским, которому она должна докладывать обо всем, что вызывает подозрение. Важной частью ее обязанностей является регистрация посетителей инминбана: любой человек, который остается на территории инминбана, но не зарегистрирован там на постоянной основе,iнапример, решил остаться на ночь у друзей или родственников должен заранее зарегистрироваться у начальницы.

Глава инминбана также принимает участие в «проверках жилья», то есть в ночных рейдах, которые всегда были очень часты в столицах и режимных районах, но значительно реже случались в небольших городах. Во время таких проверок, которые проводятся после полуночи, группа из полицейских оцепляет инминбан, а потом проходит по квартирам или домам инминбана, проводя поверхностный обыск. В ходе такой «проверки жилья» в первую очередь стараются найти людей, которые ночуют тут без должной регистрации. Чаще всего попадаются, как можно догадаться, влюбленные парочки. О нарушении полагается сообщать по месту учебы или работы, и можно представить, каким количеством критики и самокритики это обернется. Да и сексуальные нравы в КНДР достаточно патриархальны. Так что подобный инцидент может создать немало проблем для застигнутых на ложе страсти женщин.

Во время «проверки жилья» в былые времена старались обнаружить иностранную литературу. Большой упор делался (и делается до сих пор) на проверку пломб на радиоприемниках и телевизорах. Дело в том, что в Северной Корее можно продавать и иметь дома лишь радиоаппаратуру с фиксированной настройкой, которая может принимать только государственные каналы. Наличие дома радиоприемника со свободной настройкой уголовно наказуемо, а все официально производимые в КНДР радиоприемники имеют фиксированную настройку на частоту официальных радиостанций. Однако население КНДР в своей массе неплохо образованно, так что местные умельцы знают, как переделать приемник с заблокированной настройкой. Поэтому всю подобную аппаратуру пломбируют, а проверку целостности пломб проводят по время рейдов.

В 1960-е гг. был также введен крайне жесткий контроль за передвижением по стране. С этого времени для выезда за пределы той провинции, в которой гражданин КНДР был зарегистрирован, необходимо было предъявлять специальное разрешение. Разрешение это выдавалось местными властями по согласованию с руководительницей инминбана и администрацией по месту работы или учебы. Нахождение за пределами своей провинции без такого разрешения рассматривается как административное правонарушение. Во времена Ким Ир Сена такое разрешение требовалось предъявлять при покупке билетов на поезд или междугородный автобус. С 1990-х гг. это правило теоретически действует, но практически не соблюдается.

Особые, куда более сложные, правила действовали для поездок в приграничные районы или в столичный Пхеньян. Для въезда туда необходимо было получить разрешение из столицы непосредственно от Министерства внутренних дел. И добиться его было весьма непросто.

Характерной чертой северокорейской модели общества, существовавшей при Ким Ир Сене, было крайне настороженное отношение к торговле. Сам Ким Ир Сен неоднократно заявлял, что карточное распределение является более справедливым, чем обычная коммерческая торговля. Если вспомнить, какую роль играло традиционное крестьянское мышление в возникновении северокорейского государства, то ничего удивительного в этом подходе нет. Настороженное и прямо враждебное отношение к коммерции всегда было важной частью крестьянского мировоззрения, а уравнительное распределение казалось традиционному крестьянству воплощением справедливости.

У большинства словосочетание «карточная система» вызывает стойкую аллергию, а само существование карточек воспринимается как серьезное отклонение от нормы и ассоциируется с бедностью, войной и прочими чрезвычайными обстоятельствами. У северокорейцев, которые прожили в условиях тотальной карточной системы почти сорок лет, она не вызывает столь негативной реакции. Карточки воспринимались (и воспринимаются) иначе, чем, скажем, жителями бывшего Советского Союза. Северокорейцы видят в карточной системе не ограничение своей потребительской свободы, а, скорее, особую форму социального обеспечения.

Цены на товары, распределяемые в рамках карточной системы, щедро субсидировались государством. В результате для жителей КНДР карточная система являлась важнейшей частью того неписаного контракта, который существовал между властью и обществом. Выросшие во времена Ким Ир Сена северокорейцы были уверены в том, что государство просто обязано регулярно предоставлять любому члену общества некий базовый набор продуктов и потребительских товаров по символической цене. С другой стороны, подразумевалось, что получатель этих благ должен был работать на государство.

Итак, во времена Ким Ир Сена государство гарантировало всем членам общества некий базовый набор продуктов и потребительских товаров и предоставляло его за символическую плату. Поскольку количество товаров, которые даже теоретически можно было свободно купить за деньги, оставалось небольшим, зарплату следовало воспринимать (ее чаще всего так и воспринимали) как своего рода деньги на карманные расходы — на книжки, канцтовары или билеты в кино. Лучшим аналогом ситуации тут будет армия, где солдат служит стране и за это бесплатно обеспечивается всем, что ему необходимо для жизни, а сверх того — получает немного денег на личные расходы.

По карточкам в Северной Корее времен Ким Ир Сена распределялось практически все, но самым важным из всех распределяемых продуктов было зерно. В КНДР тогда (да, в общем, и сейчас) у большинства населения сохраняется традиционная для земледельческих народов схема питания: источником почти всех калорий являются зерновые, а всякие дополнительные удовольствия вроде маринованных овощей играют лишь вспомогательную роль.

Фактически в стране во времена Ким Ир Сена действовало несколько отдельных и часто не зависящих друг от друга систем распределения. В первом приближении можно выделить, во-первых, общенациональную государственную систему распределение зерновых, которая управлялась в централизованном порядке и занималась распределением исключительно зерновых — риса, кукурузы, пшеницы, а также муки и макаронных изделий (система «пэгып»). Отдельно от этой системы действовали местные сети, которые подчинялись властям провинции уезда или города и занимались распределением прочих продовольственных товаров (не зерна!), равно как и товаров повседневного спроса (система «конгып»).

Карточная система на зерновые была впервые введена в 1946 году, причем первоначально она действовала только для сотрудников государственных предприятий и учреждений. К середине 1950-х годов, по данным советского посольства, по карточкам зерновые получало от 3 до 3,4 млн человек, то есть большинство населения. После того как в Северной Корее прошла коллективизация, в декабре 1957 года свободная торговля зерном была запрещена: отныне зерновые могли распределяться только через карточную систему, а торговля ими в частном порядке была объявлена преступлением. Запрет этот соблюдался до конца 1980-х гг.

При этом, как уже говорилось выше, цены на зерно и крупы, распределяемые по карточкам, поддерживались государством на исключительно низком уровне. В течение многих десятилетий один килограмм риса, получаемого по карточкам, стоил 0,08 вон. За это время среднемесячная заработная плата увеличилась где-то с 50 до 100 вон.

Каждый житель КНДР имел право на четко определенный (и, повторяю, почти бесплатный) зерновой паек, причем нормы в системе распределения зерновых («пэгып») были общими для всей страны. Размер зернового пайка зависел от рода работы. Самый большой паек, 900 г зерновых в день, предназначался для тех, кто был занят тяжелым физическим трудом (сталевары, шахтеры, лесорубы). Большинство рабочих и служащих имело право на ежедневный паек в 700 г зерновых. Студенты и старшеклассники получали по 500 и 600 г в день, в то время как учащимся младших классов полагалось 300–400 г, в зависимости от возраста. Пенсионеры также имели право на 300 г зерновых. Кстати, теоретически эти нормы действуют и поныне, но на практике в течение последних трех десятилетий пайки получает лишь меньшинство населения.

В городах зерновые пайки выдавались два раза в месяц. В установленный день представитель семьи (как правило, хозяйка дома) отправлялась в тот центр распределения зерновых, за которым эта семья была закреплена. Там она предъявляла удостоверение личности, отдавала карточки, платила полагающуюся символическую сумму и забирала семейные калории на следующие две недели. На карточках фактически сидели и крестьяне. Нормы выдачи зерновых в деревне были такими же, как и в городе, но выдавался паек не два раза в месяц, а раз в год, осенью, после сбора урожая.

Часто приходится слышать сочувственные слова про «бедных северокорейцев»», которые, дескать, «питаются одним рисом». Надо сказать, что самих северных корейцев эти слова немало бы повеселили: и при Ким Ир Сене, и до Ким Ир Сена, и после Ким Ир Сена рис в Северной Корее был пищей элиты, которая обычным людям была доступна только по особым случаям. Относилось это, кстати, и к Южной Корее: рис там вошел в массовый обиход только в семидесятые.

В КНДР времен Ким Ир Сена стандартный зерновой паек состоял из смеси различных видов зерновых. Хотя размер пайка был одинаковым по всей стране, пропорции риса и менее ценных злаков сильно варьировались. В более престижных районах доля риса была много выше. В благополучные семидесятые в Пхеньяне доля риса в пайке могла достигать 60–70%, но даже в те времена в отдаленных районах страны карточный рацион почти полностью состоял из кукурузы и ячменя. В глухой провинции доля риса в пайке могла быть всего лишь 10–15%.

Паек в 700 г зерновых в день может, на первый взгляд, показаться щедрым рационом. Но следует иметь в виду, что все остальные продукты выдавались в очень небольших количествах (мясо, например, по нескольку килограммов в год), а коммерческой торговлей пользовались немногие. С другой стороны, тогда в КНДР действительно никто не голодал, хотя круглыми животиками могли похвастаться только чиновники. Такой животик, кстати, считался признаком успеха.

Однако экономическая ситуация в КНДР начала ухудшаться около 1970 года — и это сразу же сказалось на пайках. Первое сокращение пайков состоялось в 1973 году, когда было объявлено, что «в связи с осложнением международной обстановки» рацион будет сокращен: каждые две недели два суточных пайка будут направлены на создание стратегических резервов. В 1989 году пайки были сокращены еще раз — на 10%, а в 1992 г. — еще на 10%. Но к тому времени созданная Ким Ир Сеном система уже начинала разваливаться.

Несколько сложнее была устроена система снабжения «вспомогательными» видами продовольствия и основными потребительскими товарами. Хотя Ким Ир Сен несколько раз говорил, что в идеале и для этих товаров хорошо было бы создать общенациональную систему карточного распределения, но на практике добиться этого северокорейскому правительству так и не удалось. Такие виды продуктов, как соленый соевый соус, капуста и иные овощи, рыба и мясо, распределялись местными властями на уровне города или уезда (то есть, по-нашему, района). Точно так же в ведении местных властей находились одежда и обувь, мыло, зубной порошок и некоторые другие товары первой необходимости.

Нормы распределения для этих продуктов и товаров сильно варьировались в зависимости от района, да и с течением времени могли меняться очень сильно. Основным фактором, который определял, сколько конкретно пар носков или литров соевого соуса получит житель того или иного уезда в текущем году, являлась способность местных властей получить из центра необходимые квоты. Удавалось местному руководству выбить в Пхеньяне квоты на несколько десятков тонн мороженого минтая — минтай начинали выдавать по карточкам в немалых количествах, не удавалось — населению приходилось обходиться вовсе без рыбы (или, скажем, без носков) либо же приобретать эти товары на рынках.

Кое-что зависело и от местной географии. Например, если в уезде была птицефабрика, то его жители получали по карточкам немалое количество яиц. В приморских уездах обычно не было особых проблем с рыбой, но уже на расстоянии нескольких десятков километров от берега рыба обычно превращалась в дефицит. Мясо (только свинина) выдавалось 4–5 раз в год, по праздникам, примерно по полкило на человека.

Каждой семье вручали «заборные книжки» — если пользоваться уже забытым старым советско-российским термином. Северокорейская семья имела несколько таких книжек (скорее, карточек из плотной бумаги), так как каждый магазин выпускал собственную заборную книжку, с помощью которой осуществлялся контроль закупки потребительских и продовольственных товаров, распределявшихся через местную карточную систему.

Кроме этого, время от времени северокорейцам выдавались специальные купоны по месту жительства. Такие купоны давали право на приобретение некоторых товаров в государственном магазине, но они продавались по очень высокой цене. Все товары и в централизованной, и в местной карточно-распределительной системе субсидировались и стоили дешево.

Купоны по месту жительства выдавались, когда в местную торговлю завозили особо дефицитные и редкие товары: например, зонтики или кожаную обувь. Большинство северокорейцев во времена Ким Ир Сена носили матерчатую обувь на резиновой подошве. Поскольку дефицит выбрасывался редко, включать его в нормальную систему распределения не имело смысла.

Для чиновничества, разумеется, существовали закрытые распределители. Низовая элита отоваривалась в так называемых распределительных центрах № 65, в которых по соответствующим ордерам продавалось то, что для большинства было дефицитом: например, упомянутая кожаная обувь. Высшему чиновничеству дополнительные пайки привозили непосредственно на дом, но при этом и замминистра, и инструктор ЦК снабжались по четким нормам, которые были более или менее едины для всех чиновников соответствующего уровня. В частности, руководящим работникам мужского пола полагались сигареты с фильтром, в то время как простонародье курило обычные папиросы. Конечно, простые корейцы знали об этом, но, кажется, привилегии чиновничестваiкстати, весьма умеренные по меркам большинства стран у них не вызывали особого протеста.

Своеобразной формой поощрительного распределения являлись так называемые «подарки Великого вождя», то есть Ким Ир Сена. С 1980-х гг. к ним добавились и «подарки Любимого руководителя», то есть Ким Чен Ира. Как правило, в качестве подарков распределялись престижные предметы потребления — импортные фрукты, телевизоры, часы. Обычно их получали те, кто так или иначе отличился на производстве, но бывали случаи, когда подарки выдавались всему персоналу того или иного предприятия или даже всем жителям того или иного города. Обычно таким образом подчеркивался особый характер данного города или предприятия.

Например, в апреле 1982 года в Хверёне, городке на границе с Китаем, который также являлся родиной Ким Чжон Сук, матери Ким Чен Ира и жены Ким Ир Сена, шла активная подготовка к празднованию ее юбилея. По этому случаю все семьи города получили в качестве «подарка Великого вождя» советские часы «Ракета» и «Слава», а в декабре того же года по случаю дня рождения Матери народа Ким Чжон Сук всем жителям города выдали по импортному одеялу. Народ был восхищен этой щедростью, гордился своим статусом и помнит про эти одеяла и часы до сих пор.