ЗАГАДКА СЕВЕРНОЙ КОРЕИ

Экономика страны стагнировала. Ставшая доступной в последние годы северокорейская закрытая документация показывает то, что многие предполагали и ранее: пик выпуска большинства критически важных видов производственной продукции был достигнут еще на рубеже 1970-х и 80-х годов. С тех пор производство стали, цемента, минеральных удобрений медленно, но неуклонно сокращалось.

И тем не менее Северная Корея продолжала оставаться на плаву. Связано это было в первую очередь с той внешней политикой, которую она проводила. Или, скажем точнее, с мастерством северокорейских дипломатов. Как Советский Союз, так и Китай — два главных спонсора КНДР — не слишком жаловали северокорейский режим. Однако они исходили из представления о том, что в конечном счете существование этого режима служило их долгосрочным интересам. СССР был заинтересован в сохранении стабильности в Северной Корее, во-первых, постольку, поскольку она являлась буферной зоной, отчасти прикрывающей Советский Дальний Восток от излишней близости с американскими войсками, располагавшимися в Южной Корее. Во-вторых и в-главных, и Москва, и Пекин были готовы платить Северной Корее за то, что она оставалась нейтральной в советско-китайском конфликте. Этот конфликт, ныне почти забытый, в свое время играл решающую роль в системе международных отношений на Дальнем Востоке.

Поступающая из-за границы (в первую очередь из Советского Союза и от его союзников в Восточной Европе) экономическая помощь позволяла Северной Корее оставаться на плаву. Уровень жизни в стране был невысок, средний кореец питался кукурузой и ячменем, рис был праздничной едой, а мясо большинству населения выдавалось по карточкам один раз в пару месяцев.

Тем не менее голода в стране не было, хотя по меркам богатых стран едва ли не большинство жителей КНДР недоедало. Серьезного недовольства также не наблюдалось. С одной стороны, эффективно работали механизмы полицейских репрессий: по доле в населении людей, находящихся в лагерях для политзаключенных,iречь идет о людях, задержанных за политические преступления КНДР находилась примерно на уровне СССР последних лет правления Сталина. С другой стороны, эффективная работа описанной в предыдущей лекции системы контроля, а также изоляция страны от внешнего мира существенно снижали шансы на формирование у жителей диссидентского мировоззрения.

Тем не менее этот мир стабильности, который просуществовал более трех десятилетий, стал около 1990 года быстро разрушаться. Главной причиной кризиса был, конечно, развал социалистического лагеря, от которого Северная Корея чрезвычайно зависела. Кстати заметим, что эта зависимость в КНДР практически никогда не признавалась. Официально полагалось верить, что страна не получает никакой внешней помощи и живет исключительно в соответствии с «революционным принципом опоры на собственные силы». После того как в конце 1980-х гг. довольно внезапно закончилась Холодная война, у Советского Союзаiи у его геополитических наследников исчезли причины для того, чтобы тратить заметные ресурсы на поддержание Северной Кореи в качестве буферной зоны. Однако еще более важным для Кореи было то обстоятельство, что в 1989–1990 гг. полностью нормализовались советско-китайские отношения. Противостояние Москвы и Пекина закончилось, и с его окончанием Северная Корея потеряла свое былое стратегическое значение — то самое стратегическое значение, умелая торговля которым позволяла северокорейским дипломатам обеспечивать бесперебойное поступление иностранной помощи.

В результате российские и восточноевропейские внешнеторговые организации, не говоря уже о частных предприятиях, стали подходить к Северной Корее с чисто коммерческой точки зрения. Никто в Москве или Будапеште никаких мер против торговли с Северной Кореей не вводил, никто никакой блокады ей не устраивал, однако в новых условиях российские и восточноевропейские фирмы были готовы торговать с Северной Кореей лишь в тех случаях, когда северокорейская сторона была готова оплачивать поставляемые товары и услуги в твердой валюте и примерно по общепринятым мировым ценам. Однако подобные новые условия были для Пхеньяна неприемлемы: у КНДР просто не было денег, чтобы платить такие суммы. В результате торговля с внешним миром стала стремительно сокращаться. Достаточно сказать, что за 1988–1994 гг. объем торговли КНДР с СССР-РФ сократился с $2,7 миллиарда до $0,13 миллиарда, то есть более чем в 20 раз. При этом надо иметь в виду, что значительная часть торговли с СССР и другими социалистическими странами являлась не столько торговлей, сколько внешней помощью, замаскированной под торговлю. И СССР, и страны Восточной Европы, и Китай сознательно, из геополитических соображений торговали с Северной Кореей себе в убыток в течение нескольких десятилетий. В новых условиях эта практика была прекращена.

Новая ситуация привела к резкому ухудшению экономического положения в стране. На протяжении 1990–2000-х годов промышленное производство Северной Кореи сократилось примерно в два раза. Впрочем, для большинства населения страны важнее было то, что в первой половине 1990-х гг. практически прекратили отоваривать продовольственные карточки на зерновые, равно как и карточки местных систем снабжения. Для жителей Северной Кореи это стало катастрофой. Ведь с 1957 года, когда было впервые введено обязательное карточное снабжение, подавляющее большинство жителей страны питалось исключительно или почти исключительно тем, что получало по карточкам.

Перебои с поступлением продуктов по карточкам на местах начались около 1991–1992 гг., а к 1995 году подобные проблемы наблюдались уже и в крупных городах. Сначала населению говорили, что продукты просто несколько задерживаются, что нужно лишь немного подождать, проявив сознательность и терпение. Однако пайки так и не прибыли, и в 1995 году в отдельных районах страны уже начался голод.

Сильнейшим ударом стали катастрофические наводнения, которые произошли в 1995–1996 годах. По инициативе Ким Ир Сена в стране активно проводилась политика создания террасных полей. Эту технологию, когда крутые склоны гор превращают в гигантские ступени, на которых разбиваются поля, Ким Ир Сен подсмотрел в южном Китае, то есть в районе с совершенно другими климатическими условиями. В Южном Китае эта технология работала эффективно, а вот в Северной Корее ее активное внедрение внесло свой вклад в экологическую и политическую катастрофу. В 1996 г. необычно сильные ливниiвпрочем, отнюдь не «уникальные», как потом стала утверждать северокорейская пропаганда привели к массовым наводнениям. Значительная часть террасных полей была смыта, сильно пострадали и обычные посевы. В результате в 1996 г. урожай зерновых в Корее составил менее 3 млн тонн, а для того, чтобы прокормить население страны по установленным нормам карточного довольствия, необходимо было не менее 5 млн тонн зерна. Последствия этого были предсказуемы: в стране начался голод.

Говоря о северокорейском голоде 1996–1999 годов, часто утверждают, что в ходе этой катастрофы погибло «2–3 миллиона человек». Не вдаваясь в то, откуда и почему появилась эта цифра, можем лишь заметить, что она, безусловно, сильно преувеличена. Специалисты по демографии пришли к выводу, что реально от голода тогда погибло от 400 до 900 тыс. жителей страны. Но даже если принять минимальную цифру — около полумиллиона погибших, северокорейский голод 1996–1999 годов можно считать самой худшей из гуманитарных катастроф, случившихся в странах Азии в последние десятилетия.

Однако, как говорит корейская пословица, «Даже если рухнет небо, все равно можно будет найти какие-то дырки». Действительно: полмиллиона северокорейцев умерло от голода, но примерно 22 или 23 миллиона выжили. Как им это удалось?

Несколько упрощая, можно сказать, что спасением для северокорейского населения стало стихийное открытие рыночной экономики, которая в свое время, в конце 1950-х гг., была весьма эффективно искоренена в КНДР усилиями властей. Как только семьи остались без продовольствия, мужчины и, главное, женщины отправились на поиски еды. Первое время они занимались меновой торговлей. Однако довольно скоро в стране стали все большую роль играть новые товарно-денежные отношения. Рынки, которые раньше были маленькими, работали раз в несколько дней и находились на окраинах городов, стали стремительно расти. Многие корейцы, в первую очередь, опять-таки женщины, начали заниматься разнообразными промыслами, открывать мелкие закусочные и рестораны, шить дома одежду и обувь. Те из них, кто жил в сельской местности, нарушая существующие запреты, стали устраивать нелегальные частные поля на склонах корейских гор. Эти склоны теоретически находились под контролем управления лесного хозяйства, но на практике никаких деревьев там обычно не росло. Эти «малые поля» (сотхочжи) сыграли решающую роль в выживании как северокорейских крестьян, так и жителей малых городов, где на первом этапе голод был особенно опасным и разрушительным.

Те северокорейцы, которые жили неподалеку от границы с Китаем, стали в больших количествах уходить за кордон. Сделать это было очень просто, так как до начала 2010-х годов граница между КНДР и Китаем фактически не охранялась. В Китай северокорейцы уходили, чтобы делать там то, что в наши дни практически везде делают трудовые мигранты: они занимались работами, которые местные жители считали слишком тяжелыми, слишком опасными или слишком грязными. За месяц работы батраком в крупном приграничном китайском крестьянском хозяйстве можно было заработать 50 долларов, причем питание и жилье предоставлялись по традиции хозяином бесплатно. Возможности эти были слишком привлекательны для значительной части корейского населения, которое ими и воспользовалось.

Как и следовало ожидать, к концу 1990-х гг. в стране появились люди, в распоряжении которых имелись довольно большие деньги. Они хотели вкладывать эти деньги в относительно крупные проекты, были готовы нанимать рабочую силу. В КНДР продолжали формально действовать законы, которые строжайшим образом запрещали подобные действия, но северокорейским бизнесменам удалось найти серьезную дырку в этих законах. И они, конечно же, ею воспользовались.

По обычной с конца 1990-х гг. схеме северокорейский инвестор-предприниматель, который собирается открыть достаточно крупное предприятие, может зарегистрировать его в качестве государственной собственности. Допустим, есть некая тетушка Ким, которая в «суровые девяностые» заработала неплохие деньги, продавая изделия из соевого творога. Году в 2001-м или 2002-м, когда голод пошел на спад, тетушке Ким захотелось открыть собственный ресторан, благо денег на подобное мероприятие она к тому времени уже накопила, да и необходимые связи у нее были. В таком случае наша гипотетическая тетушка, скорее всего, отправилась бы в местный муниципалитет («народный комитет») и договорилась бы с тамошними чиновниками об открытии в городе ресторана, зарегистрированного как государственная собственность.

По всем документам ресторан тетушки Ким — и бесчисленное количество аналогичных реальных предприятий — находился бы на балансе Управления общественного питания местного муниципалитета и считался бы просто очередной государственной столовой. Однако на практике тетушка Ким закупила бы все необходимое для его создания оборудование, наняла бы персонал, разработала меню и вообще управляла бы рестораном. Неформальный, но четко соблюдаемый обеими сторонами договор предусматривал, что истинный владелец частного предприятия должен вносить в фонд той государственной организации, под именем которого данное частное предприятие зарегистрировано, некую фиксированную сумму. Речь идет именно о фиксированной сумме: учитывая, что практически все сделки совершались в наличности и вообще никак не отражались в формальных документах, никто и не пытался установить, сколько именно заработал тот или иной предприниматель. Опытный чиновник на глазок определял, какую прибыль, скорее всего, принесет ресторан (или иное предприятие), после чего он договаривался с инвестором о том, что тот, формально проходящий по документам в качестве директора государственного предприятия, будет платить организации или учреждению сумму, примерно равную 30–35% ожидаемой выручки. То, что героиню нашего гипотетического (но очень типичного) примера зовут «тетушка Ким», вовсе не является пустой данью пресловутой «политкорректности». Дело в том, что в новом частном бизнесе, который зародился в Северной Корее в 1990-е годы, очень большую роль играли женщины.

Объясняется это тем, что по северокорейскому законодательству все мужчины обязаны были иметь работу на государственных предприятиях. Безработных в Северной Корее не было и быть не могло. Человек, не имевший государственной работы и не посещавший ее регулярно, официально считался «тунеядцем» и подлежал наказанию вплоть до тюремного заключения в административном порядке на срок до нескольких месяцев. Эти правила в целом соблюдались даже в сложные времена, так что подавляющему большинству северокорейских мужчин приходилось каждое утро отправляться на те государственные предприятия, к которым они были приписаны. Появляться на работе следовало даже в тех случаях, когда предприятие прекращало нормально функционировать.

К женщинам, однако, это правило не относилось. После замужества гражданка КНДР могла официально зарегистрироваться в качестве домохозяйки, что давало ей право не иметь никакой работы в государственном секторе. Впрочем, до конца 1980-х годов никакого другого сектора в северокорейской экономике и не существовало. На практике это означало, что у жительниц КНДР было достаточно свободного времени, которое позволило им с 1990-х годов спокойно работать в частном секторе и вести собственный бизнес, в то время как их мужья волей-неволей были вынуждены появляться на своих официальных рабочих местах и проводить там хоть какое-то время, даже если никакой деятельности на этом рабочем месте не было.

Впрочем, у мужчин тоже был выход. С конца 1990-х годов большое распространение получила схема так называемых «выплат 3-го августа». Человек, который делал эти выплаты, фактически покупал право быть безработным. Делая в бюджет предприятия определенный взнос,iречь здесь идет не о взятках, а о вполне официальных выплатах в фонд того предприятия, к которому данный человек был приписан рабочий получал право не появляться на работе, а в некоторых случаях — даже не участвовать в «организационной жизни», то есть не ходить на бесчисленные собрания и политические лекции. Такое удовольствие стоило недешево. «Выплаты 3-го августа» по своему размеру обычно во много раз превышали официальную зарплату.

Впрочем, в новых условиях быстро обнаружилось, что заработная плата стала абсолютно бесполезна. В прошлом, когда нормально функционировала система карточного распределения, зерно и другие основные продукты питания, равно как и товары первой необходимости, распределялись по очень низким, почти символическим ценам. Однако в новой ситуации людям приходилось покупать эти товары по рыночным, коммерческим ценам. Речь идет вовсе не о покупке предметов роскоши, так как в первую очередь приходилось покупать зерновые — главный и чуть ли не единственный источник калорий в Северной Корее. И зерном, и другими жизненно необходимыми товарами на рынке торговали за деньги отнюдь не символические. К середине 1990-х годов на официальную месячную зарплату можно было купить один-два килограмма риса или 4–5 кг кукурузы или ячменя. Разумеется, выжить на эту зарплату было абсолютно невозможно — впрочем, к тому времени на нее никто и не выживал.

Столовыми или мастерскими по ремонту обуви новый частный бизнес однозначно не ограничивался. Уже в начале 2000-х годов в Северной Корее стали появляться относительно крупные частные предприятия, которые регистрировались в качестве государственных по уже упомянутой выше схеме. В частности, к 2005–2010 годам обычным явлением стали небольшие частные угольные шахты, заводы по производству цемента, малые нефтеперегонные предприятия.

Именно возникновение и рост частного хозяйства позволили покончить с голодом 1996–1999 годов. После 2000 года в Северной Корее от голода никто не умирал. Этому способствовала и умелая дипломатия. Опираясь на мягкий ядерный шантаж, о чем речь пойдет дальше, Северной Корее удалось получать из внешнего мира серьезную экономическую помощь. С 2008–2010 годов в стране начался небольшой экономический бум, который продолжался вплоть до 2019–2020 годов.

Отношение Ким Чен Ира и его окружения к стихийному росту рынков и рыночных отношений было непростым и неоднократно менялось. С момента прихода Ким Чен Ира к власти в 1994 году и до 2002 года северокорейское правительство было склонно не слишком противостоять росту частной экономики. Периодически, правда, предпринимались попытки расправиться с ней, но они кончались ничем. В большинстве случаев северокорейские власти попросту закрывали глаза на происходящее.

В 2002–2005 годах правительство Ким Чен Ира проводило реформы, которые были ориентированы на развитие рыночных отношений и во многом послужили предвестниками тех реформ, которые в 2012–2018 годах проводил сын Ким Чен Ира — Ким Чен Ын. Заметим, кстати, что планированием и исполнением реформ занимались одни и те же лица, в первую очередь — известный крупный хозяйственный руководитель Пак Пон-чжу.

В 2005 году было принято решение свернуть реформы и попытаться по возможности восстановить старую командно-административную экономическую систему. Причин, по которым Ким Чен Ир принял это решение, мы не знаем и, скорее всего, узнаем еще не скоро. Но можно предположить, что северокорейское руководство испугалось политических последствий происходящих перемен. Впрочем, попытка откатить ситуацию назад и загнать джинна обратно в бутылку закончилась предсказуемой неудачей. Население, равно как и низовой аппарат, активно саботировали исполнение решений, направленных на ограничение рынков.

В конце концов правительство предприняло попытку провести конфискационную денежную реформу. Ее главной целью являлось изъятие больших запасов наличности, которые к тому времени накопились в руках частных предпринимателей. Реформа эта, проведенная крайне безграмотно и с рядом серьезнейших ошибок, в конце 2009 года спровоцировала опасный политический кризис. Некоторое время страна находилась практически на грани восстания. Однако, столкнувшись с таким поворотом событий, северокорейское правительство было вынуждено дать задний ход. И с 2010 года оно вернулось к прежней политике, когда на рост рыночных отношений просто закрывали глаза.

Продолжение следует