БИТВА ПРОРОЧЕСТВ И ТАЙНЫЙ АЛФАВИТ ВЛАСТИ

В арабском мире тем временем оформлялось стойкое интеллектуальное и эмоциональное притяжение ко всему турецкому — так называемое «османофильство». Победы Мехмеда IIiправил в 1444–1446 и 1451–1481 гг. стали живым доказательством слов пророка Мухаммада о «преславном войске», которое возьмет Константинополь. Раз воплотилось первое пророчество, значит, Османской династии суждено и дальше вести суннитов против всех врагов ислама, прежде всего христианского Запада и шиитского Востока.

В торговых портах читали османские манифесты о «защите закона Пророка от португальского креста», а в в суконных лавках повторяли, что только турки могут поставить на место иранских «отступников»-кызылбашейiто есть шиитов. На фоне мамлюкских неудач образ Стамбула превращался в идеальный компромисс между мечом «Гази» (борца с неверными) и благочестием суфия.

Сочетание внешнего давления и внутренней усталости мамлюкского общества подготовило почву для взрывного роста мистических настроений. Их общий мотив един: нынешние беды — результат греховных правителей. Пророческий язык позволял простым горожанам конвертировать страх в надежду, а надежду — в новую политическую ориентацию. В итоге интеллектуальный кризис мамлюков обернулся идейной победой османов ещё до первого выстрела на Дабикском поле.

На протяжении веков Константинополь — древняя столица Византийской империи — воспринимался как ключевой элемент в мусульманских апокалиптических пророчествах. Согласно хадисам, перед наступлением Судного дня именно здесь должно было произойти решающее сражение между армиями ислама и силой «Рума» — христианского мира. Одни предания твердили, что мусульмане и вовсе войдут в город без сражения; другие связывали падение Константинополя с неминуемым приходом «Даджаля», мусульманского аналога Антихриста, и последующим пришествием «Махди» — мессианской фигуры в исламской эсхатологии.

В сборнике «Муснад» Ахмада ибн Ханбалаiум. 855 содержится хадис: «Вы непременно завоюете Константинополь. Преславен тот правитель и преславно то войско». Поэтому сразу после падения города многие османские авторы, прежде всего при дворе правителя, истолковали это событие как исполнение пророчества. Султан Мехмед II был признан тем самым «преславным правителем», а его армия — «преславным войском». Поэтому неудивительно, что в истории он утвердился под прозвищем Фатих — «Завоеватель».

Как замечает турецкий историк Феридун Эмеджен, апокалиптические ожидания и зловещие предзнаменования, окружавшие Стамбул, были весьма распространённым явлением среди людей того времени. Сам по себе Константинополь стал символом конца времён, и любые военные действия в его пределах обретали метафизический смысл. Его разрушение или полное опустошение могло восприниматься как триггер наступающей катастрофы. Однако османские султаны, и особенно Мехмед II, постарались изменить этот нарратив.

Он не только стремился избежать полного разрушения города, но и провозгласил себя исполнителем древнего пророчества, что завоевав Константинополь, он не приближает Судный день, а, напротив, отодвигает его и придает городу новое назначение. После завоевания Стамбул был провозглашён новой резиденцией османского султана и преобразован в имперскую столицу.

Две победные грамоты, которые Мехмед II отправил султану мамлюкского Египта и шиитскиму правителю государства Кара-Коюнлу, содержали хадисы об Апокалипсисе. Эти хадисы цитировались лишь частично, чтобы соответствовать замыслу Мехмеда II и создать новую интерпретацию предсказаний в ином историческом ключе. Первая цитата из хадисов звучала так:

Следующая цитата была сокращённой версией первой:

Ответы на эти письма о завоевании были крайне примечательны. Хотя в послании мамлюкского султана не содержалось прямых ссылок на хадисы, его выражение «унизить Бану Асфар — врагов посланника Божьего, повергнув их ниц» является значимым. Под «Бану аль-Асфар» (букв. «сыновья желтого») в исламской традиции понимались христиане — один из архетипических противников мусульман в апокалиптических пророчествах. Таким образом даже без прямого упоминания пророчеств, мамлюкский правитель подтвердил сакральную значимость победы Османов над Константинополем как над «городом врагов ислама».

Особое место в осмыслении османских завоеваний занимают сочинения, использующие символику букв и чисел – «Джафр». В космографическом трактате «Дюрр-и мекнун» («Сокрытая жемчужина»), созданном в 1470-е годы, фигурирует предсказание: «Тем, кто будет править Румом, станет юноша без бороды… В его имени два мима: один в начале, другой в середине». Здесь «мим» – арабская буква, которая действительно встречается два раза в имени султана Мехмеда II. Авторы трактата не скрывали, что видели в нём «апокалиптического императора», нового Кесаря (араб. кайсар) под именем Qaf (первая буква в слове кайсар), чьё правление открывает последнюю эпоху перед концом времён.

В том же тексте встречается и другое предсказание: «Час не наступит, пока не воцарится человек с именем Джаханджах». Однако автор трактата даёт читателю ключ к разгадке. Через свои сложные вычисления в системе «абджад» (числового значения букв) он в конце концов приходит к выводу, что слово нужно прочитать как «Шаханшах» — иранский титул «царя царей». Из всего этого следовало, что османские султаны не только оторвали Стамбул от зловещих апокалиптических ассоциаций, но и будто бы отсрочили Конец времён, установив исламский мировой порядок.

Даже политические противники султана были вписаны в апокалиптическую схему. В «Дюрр-и мекнун» упоминался «злой sin»iеще одна буква арабского алфавита — фигура, соотносимая с первым туркоманским султаном, шиитом Узуном Хасаномом Ак-Коюнлуi1453–1478. Его представляли как разрушителя, почти способного уничтожить османов. Сражение при Отлукбели в 1473 году, где Мехмед II одержал решительную победу над «Высоким» Хасаном, осмыслялось как космическая схватка добра и зла, после которой ислам был спасён и продлены века до прихода Махди.

Таким образом в текстах XV века завоевание Константинополя стало больше, чем победа одной армии над другой: оно воспринималось как чудо и как знак свыше. Османы оказались вписаны в пророческую картину мира, где каждое имя, каждая буква и каждое знамение на небе напоминалo о том, что ход истории — лишь исполнение давно написанного сценария.

В мамлюкском Египте тем временем османофильские настроения были облачены в форму мистико-политических пророчеств, вписанных в суфийскую традицию. Одним из самых значимых текстов этого течения стал апокалиптический трактат «Шаджара ан-Ну’мания» («Дерево Нумана»), приписываемый выдающемуся мистику Ибн Арабиiум. 1240. Его имя символически связывалось с судьбой Сирии и всего мусульманского мира.

В другом откровении трактата говорится:

Селим (или salim) означает на арабском «здоровый», а зашифрованное в тексте числовое значение букв «ya» (10) и «ra» (200) составляет 210. Прибавив их к 668 — году основания Османской династии по мусульманскому календарю — получаем 878, то есть 1473 год по григорианскому календарю. И именно в этом году султан Мехмед II одержал знаковую победу над Узуном Хасаном Ак-Коюнлу при Отлукбели.

Фраза «qaf ʿala qaf (каф на кафе), по-видимому, символизирует противостояние «кесаря» (кайсара) — титула Византийского императора, которое получил Мехмед II после завоевания Константинополя, — и мамлюкского султана Кайт-Бея, чьё имя также начинается с этой буквы. А «две святыни» — это, безусловно, Мекка и Медина, которые действительно перешли под власть Османов после сирийского похода Селима.

К концу 15 века иноземные воины-мамлюки контролировали Египет, Сирию, Мекку и Медину, однако их «покровительство над двумя святынями» постепенно сходило на нет. Египет утратил способность защитить паломнические караваны от португальцев в Индийском океане и Красном море. Египетские султаны не смогли также остановить шиитскую экспансию в Сирии и Ираке. Между тем Османская империя, унаследовавшая тюркскую воинскую традицию Румаiто есть Малой Азии и суфийский идеал справедливого правителя, предложила миру куда более притягательный образ.

Османы сознательно строили вокруг султана ореол «богоданного» владыки. После взятия Константинополя в 1453 году любое османское продвижение внутрь исламского мира обосновывалось как исполнение древних пророчеств и защита исламской веры.

Мамлюки отвечали апелляцией к собственному статусу «служителей двух святынь»iKhadim al-Haramayn al-Sharifayn и пытались вооружить против османов суннитское большинство. Но их религиозно-политический дискурс давно отстал от запросов общества. Египетские хронисты признавали моральный распад султаната: вместо обещанного законного порядка процветали коррупция и произвол, а голодные крестьяне всё чаще смотрели на север — к «справедливым туркам».

А все началось с того, что в тогдашней столице османов Эдирне наследник султана Мурада IIiправил в 1421–1444 и в 1446–1451 гг. Мехмед II начал последовательно собирать символический капитал. В свою генеалогию он включал не только сельджуков, но и легендарных борцов за веру — газиев, подчёркивая, что именно Османам уготована роль «меча ислама». Венгерский мастер Урбан отлил для него «чудо-пушки»; янычарские полки освоили огнестрельное оружие и превратились в живую «икону» победоносной веры. В глазах подданных и соседей султан обретал ту самую «магическую власть», о которой писал Тойнби: харизму, делающую даже технические новшества доказательством божественного благоволения.

Так к началу 16 века идейное превосходство оказалось на стороне Стамбула. Османы умело соединили культ «чудотворного монарха» с правовой доктриной ханафитского учения и мистическим пророчеством о взятии Константинополя. Мамлюкский Египет, напротив, застрял в оборонительном дискурсе и не сумел предложить миру ни свежей идеологии, ни убедительного будущего. Именно поэтому решающая схватка между мамлюками и османами при Мардж-Дабике стала не только военной, но и символической: столкнулись два образа власти, и победила та сторона, чья «магия» оказалась убедительнее.