БЫЛА ЛИ У КОЧЕВНИКОВ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ?

Тем не менее на пространствах Евразии вопрос о наличии у кочевников государственности все-таки не имел острого политического звучания, пока президент России Владимир Путин не заявил в 2014 г., что казахскую государственность создал Назарбаев. По мысли Путина получалось, что ей на тот момент исполнилось всего 23 года.

Прежде дискуссии о природе и характере кочевой государственности можно было встретить лишь в научных трудах по истории кочевых народов. Теперь же вопрос становился политическим. Была ли у кочевников государственность до того, как государство прошло через модернизацию в Российской и главным образом Советской империи и, наконец, обрело независимость в 1991 году?

Прежде, чем мы попытаемся найти ответ на этот вопрос, важно понять, что любые оценки истории кочевых обществ традиционно принадлежали выходцам из обществ аграрных. Это касается не только научных трудов 19 века, но и много более древних текстов, из которых мы главным образом черпаем информацию о кочевых народах античности и средневековья. Сами кочевники о себе или вообще не писали, ввиду отсутствия письменной традиции, или писали мало и скупо.

Получалось, что историки как древности, так и современности имели дело с богатой традицией внешних оценок и описаний кочевой культуры. В результате в исторической науке, как она сложилась в 18-19 веках, господствующим стал взгляд на политическое прошлое кочевых народов, выработанный представителями исторически конкурирующих с ними аграрных государств.

Веками земледельческие и кочевые общества находились в сложных, подчас драматических взаимоотношениях. Несомненно, что для земледельческих обществ соседство с кочевыми народами довольно часто было источником весьма серьезного беспокойства. Кочевники в сложной системе взаимодействия с оседлыми обществами традиционно выступали в роли нападающей стороны, а потому воспринимались земледельцами как агрессоры, их быт и привычки казались чуждыми, дикими или "варварскими".

Логично, что при рассмотрении кочевых обществ внешние наблюдатели исходили из привычных им форм организации обществ аграрных. В обычном аграрном обществе существуют бюрократический аппарат, система налогообложения, судьи, юристы или нотариусы. Это устройство повседневной жизни воспринималось как идеальная модель государства. И если какое-то политическое образование не соответствовало такой модели, то оно уже и не государство в привычном понимании жителя аграрного общества.

Собственно, в том числе, поэтому российский президент Владимир Путин в 2014 году сделал акцент на современном государстве Казахстан. Оставим в стороне политические цели такого заявления, а они, несомненно, были. Косвенно слоава Путина отразили глубинное отношение представителя оседлого общества к кочевому государству вообще. Выводя за скобки казахской государственности всю историю Казахского ханства, Путин дал понять, что не считает его полноценным государством. Между тем Казахское ханство в том или ином виде просуществовало от 400 до 500 лет и являлось одним из преемников улуса Джучи, а он в свою очередь был наследником Монгольской империи. В русскую историю улус Джучи вошел под названием Золотая Орда.

В русской историографии Монгольская империя явно признавалась государством, как, впрочем, и Золотая Орда. Москва, вообще, была вассалом Золотой Орды. Политическая легитимность московских князей, начиная с Александра Невского и вплоть до Ивана III, собственно, подтверждалась ярлыками монгольских ханов. В том числе именно на этой юридической основе они осуществляли расширение Московского княжества за счет остальных княжеств Северо-Восточной Руси. Кроме того, Российское государство признавало государствами Казанское, Крымское, Астраханское и Сибирское ханства, а также Ногайскую Орду. С ними оно поддерживало дипломатические отношения, которые осуществлялись через специальный государственный орган – Посольский приказ.

Как у Московии, так и у Российской империи имелись дипломатические отношения и с Казахским ханством, что свидетельствует о признании его государственного статуса. Первые контакты были еще с ханом Касымом в 16 веке в тот момент, когда возглавляемое им государство проводило активную политику на Волге. Дипломатическая переписка велась также с ханом Тауекелем в конце 16 века.

Между прочим, даже после подписания достаточно формальных договоров зависимости с ханом Младшего жуза Абулхайром в начале 18 века отношения с разными казахскими ханами и султанами все равно осуществлялись по линии коллегии, а затем министерства иностранных дел Российской империи. То есть эти связи рассматривались в контексте межгосударственных отношений даже притом, что уровень государственной организации во все более слабых казахских ханствах постоянно снижался. В России этой линии следовали вплоть до 60-х годов 19 века, когда с завоеванием Центральной Азии вся территория Казахстана стала внутренней провинцией империи.

В данном случае важно, что у современников прежних кочевых государств, тем более тех, кто занимался взаимодействием с ними в области международных отношений, не вызывало сомнений наличие государственности у кочевых народов. Кочевые государства еще оставались активными субъектами политики. Очевидно, что данное обстоятельство было более важно, чем наличие развитой бюрократии и других институтов, типичных для аграрных государств. Если вы ведете дипломатическую переписку с тем или иным ханством, то не имеет особого значения, кто именно составляет письма – многолюдный административный аппарат в большом учреждении вроде министерства иностранных дел или небольшой секретариат хана в его юрте.

Ситуация изменилась после завершения истории кочевых государств. Политика и международные отношения отошли на второй план. На первый план как раз и вышло типичное для аграрных обществ отношение к наличию тех или иных институтов, а также к их количеству и качеству и, что немаловажно, еще и к культурной традиции. Последнее имело значение, потому что для земледельческих сообществ всегда было характерно производство большого количества предметов и памятников материальной культуры. Очевидно, что в таком контексте любые кочевые общества уступали обществам земледельческим. Соответственно, если таких предметов не производилось или производилось мало, то это также служило основанием для критических или даже негативных оценок государственности у кочевников.

В целом после вымывания кочевых обществ из реальной политики отношение к кочевой государственности стало более критическим. Всю большую роль начали играть цивилизационные аспекты. Здесь стоит отметить, что для европейской традиции, особенно в эпоху колониальных войн между 16 и 19 веками, был вообще характерен цивилизационный подход к истории человечества. Очень показательный пример представляют труды британского историка и философа Арнольда Тойнби (1889-1975). Он писал, что «западная цивилизация стирает с лица земли номадизм… В этом всемирном обществе с его динамичной экономикой нет места для недоразвитой цивилизации и застойной экономики кочевых орд».

В данном случае налицо весьма радикальный вариант отношения представителя оседлого общества к кочевникам и их истории. Тойнби и многие другие выходцы из интеллектуальной среды европейских стран 19 века рассматривали кочевые общества, как условно ненужный или лишний элемент в создаваемой ими общей картине прогресса современного мира. В частности, это было связано с тем, что кочевые общества на протяжении многих веков отличались неизменностью социальной и экономической организации, в то время как оседлые общества проходили определенный путь от ранних земледельческих общин к современному государству.

Причем важно, что эти изменения можно было зафиксировать в количественных и качественных показателях. Среди последних были не только объекты материальной культуры, условно говоря, египетские пирамиды или Великая Китайская стена, но также и все то, что было связано с научно-техническим и общественным прогрессом. На этом фоне кочевые общества выглядели архаичными. Пока оседлые соседи менялись, социальная и экономическая организация кочевников словно окаменела.

Не менее показательна и теория марксизма.1¹МарксизмВ идеологическом основании марксизма находилась идея соответствия базиса и надстройки. Согласно учению Карла Маркса (1818-1883), базис общества состоит из производственных отношений, под которыми понимаются отношения в процессе производства продукции, ее распределения и обмена. Надстройка – это все, что связано с идеологией и учреждениями, которые за нее отвечают. Соответственно, изменения в производственных отношениях ведут к изменениям в надстройке. В таком контексте первичным является то, что имеет отношение к материальной культуре и происходящим в ней изменениям. На этой основе в марксизме была разработана схема последовательной смены общественно-экономических формаций. Всего их выделяли пять – от первобытнообщинной до коммунистической. Ключевую роль в ней играли отношения собственности на средства производства. Смена форм собственности и связанных с этим производственных отношений приводила, по мысли марксистов, к смене формаций. Например, от первобытнообщинной к рабовладельческой, затем к феодальной, от нее к капиталистической и далее к коммунистической.

Очевидно, что данная концепция была в первую очередь связана с историей земледельческих обществ. Особенно если посмотреть на ситуацию с вопросами собственности. Если в оседлых обществах теоретически можно было построить подобную формационную модель с ее последовательными изменениями в материальном производстве и производственных отношениях, то это было крайне непросто сделать применительно к кочевому обществу. Хотя такие попытки и предпринимались.

Например, в СССР пытались обосновать концепцию кочевого феодализма и поместить таким образом кочевые общества в общую теорию формаций. Но дело в том, что отношения собственности и общественная организация у кочевых народов не изменялись на протяжении всего периода их существования. Собственность на землю всегда носила общинный характер, в то время как собственность на скот могла быть частной. В то же время в основе общественной организации кочевников находились род и племя. Соответственно, семейно-родственные отношения в рамках родоплеменной структуры распространялись и на вопросы собственности. Для кочевников частная собственность на скот и другое имущество была связана с родоплеменными интересами. Это предполагало наличие различных форм ее частичного перераспределения среди членов общины, что предопределило относительную социальную однородность у кочевников.

Процесс первоначального государственного строительства у оседлых народов был связан с социальным расслоением родоплеменной общины. То есть государство создавалось в процессе разрушения племенной и родственной структуры, когда в ходе весьма длительного процесса большая часть общества перешла в разряд зависимого податного населения. Соответственно, собираемые налоги обеспечивали доходы ранних государств и положение верхних слоев общества. Среди последних были воины, жрецы и чиновники.

Таким образом, ранние аграрные государства вышли из племенной общественной организации. У кочевников же в основе всей общественной организации вплоть до новейшего времени оставалось племя. И это обстоятельство создавало практически неразрешимое противоречие для любых теоретических построений, сделанных представителями аграрных обществ. Оказалось, что теории общественной эволюции, выработанные на основе аграрных обществ, попросту невозможно распространить на кочевников. И это делает построения марксистов ограниченными и не годными для понимания кочевой реальности.

Если что-то не вполне помещается в придуманную модель общественного прогресса, то удобно назвать это тупиковой ветвью эволюции. Например, с точки зрения цивилизационного подхода в духе Тойнби племена находятся вне государственного устройства, а потому их можно объявить отсталыми и нецивилизованными. В эпоху колониальных завоеваний такая оценка в отношении многих племен Азии и Африки была в целом характерна для европейского сознания. Соответственно, и кочевые племена также часто относят к той категории народов, которые не входят в некую цивилизационную матрицу, а потому обречены на исчезновение. В прекрасное будущее разума и прогресса их просто не возьмут.

Однако почему же тогда в истории именно кочевые народы часто выступают в качестве основателей крупных государств, в том числе могучих империй? При этом при завоевании аграрных государств, таких развитых и прогрессивных, кочевники в большинстве известных случаев легко организовывали систему регулярной эксплуатации оседлого населения. Понятно, что при этом они использовали компетенции управленческой администрации завоеванных народов. Однако и от самих кочевников требовались определенные навыки. И они у них, несомненно, обнаружились.

Характерно, что в историях, рассказанных представителями оседлых обществ, акцент делается обычно на тех разрушениях, которые сопровождали завоевания кочевников. Отличный пример – завоевания времен Монгольской империи. Однако теперь мы понимаем, что сравнительно быстрое покорение монголами чжурчженьской империи Цзинь было обусловлено широким использованием ими местных ресурсов. Монголы передавали власть перебежчикам, которые сохраняли всю прежнюю бюрократическую систему управления. Их главной задачей было продолжение эксплуатации государством земледельческого и ремесленного населения с целью сбора налогов, которые затем частично перераспределялись в пользу Монгольской империи.

Известно также, что город Отрар, который был разрушен в начале вторжения монгольской армии в Центральную Азию, через тридцать лет стал важнейшим коммерческим центром на новом маршруте торгового пути из Китая в Европу. С середины 13 века этот путь проходил через Отрар, присырдарьинские города, Сарайчик на реке Урал, поволжские города в генуэзский порт Каффу в Крыму и венецианский порт Тана в устье Дона. Налоги от этой торговли составляли внушительную часть доходов улуса Джучи или Золотой Орды русской истории.

В этом государстве система управления осуществлялась по образцу мусульманской государственности. Ее обеспечивали выходцы из Хорезма, состоявшие на службе ханов Золотой Орды. Здесь были диван (правительство), визири (министры), переписка с зависимыми территориями велась через канцелярию и осуществлялась на среднеазиатском тюрки.

Уже на начальном этапе существования Монгольской империи в ней использовали сначала административный опыт Уйгурского каганата, а затем и китайской бюрократии. В частности, на всех завоеванных землях проводились переписи населения с целью выявления количества налогоплательщиков и расчета налоговой нагрузки. К примеру, для русских княжеств введенная при Монгольской империи система налогообложения была непривычной и составляла слишком тяжелую нагрузку по сравнению с временами до монгольского завоевания. В связи с этим в Северо-Восточной Руси в 1260 году началось восстание против переписи и вообще присутствия налоговых сборщиков из Монгольской империи. Их называли баскаками. Но затем вследствие переговоров князя Александра Невского с администрацией Золотой Орды была достигнута договоренность о том, что вместо баскаков функции начисления и сбора налогов с зависимого населения в пользу монголов будут выполнять непосредственно русские князья.

Таким образом, возникли основы бюрократической государственности в самих русских княжествах. Налогов было очень много, они были весьма разнообразными, для их сбора была необходима соответствующая администрация. При этом часть собираемых налогов использовалась для обеспечения этой администрации. В результате великие князья получили в свои руки мощный инструмент государственного строительства – монополию на насилие. Между прочим, после ослабления и падения Золотой Орды местная бюрократия обеспечила усиление центральной власти московских князей. Причем показательно, что власти Московского княжества сохранили всю систему налогообложения, унаследованную от Золотой Орды, и теперь использовали ее в своих интересах.

Мы видим, насколько гибкой была система управления Монгольской империи и ее преемников. Сначала она использовала опыт кочевников уйгуров, включая их алфавит для ведения деловой документации. Затем в Китае был задействован местный административный опыт. Причем первоначально это делалось для управления китайским населением с целью продолжения сбора налогов. Но позднее монголы стали распространять принципы работы китайской бюрократии на все завоеванные территории, включая территорию зависимых русских княжеств.

Таким образом, кочевник Чингисхан и его преемники весьма гибко подходили к организации управления в своем государстве. Они не только использовали местных чиновников на завоеванных земледельческих территориях для продолжения эксплуатации зависимого населения. Но также осуществляли маневр в применении тех или иных управленческих практик для централизации власти и унификации налогообложения. Там, где не было чиновного аппарата (местной бюрократии), к примеру в русских княжествах, они способствовали его возникновению.

В данном случае имеет значение, насколько быстро был создан аппарат управления в Монгольском кочевом государстве с использованием всех доступных ему административных практик. Причем на первом этапе существования завоеванные территории Северного Китая, Центральной Азии, Ирана и Месопотамии были отдельными провинциями новой империи, но сохранили свою бюрократию. В то время как центр управления всей империей находился в степях Монголии и в том числе был в состоянии проводить политику распространения тех или иных административных практик на другие зависимые земледельческие территории.

Естественно, что такие возможности Монгольской империи были связаны с преемственностью в политической организации и государственной традиции от других кочевых государств. И это были не только упомянутые выше уйгуры, государство которых существовало в Монголии с 744 до 840 годы. Но также и кидани, государство которых находилось в Северном Китае и Маньчжурии с 907 по 1125 годы. Кроме того, можно вспомнить тюрков, хуннов, сяньби. Для всех них было характерно объединение усилий многих племен, для чего требовалась соответствующая политическая организация.

Но Монгольская империя отличалась большим размахом, поэтому и политическая организация носила более сложный характер. Ее пример показателен тем, что в процессе кризиса империи, а также деградации государств – ее преемников система постепенно упрощалась. В частности, после падения империи Юань в Китае в 1368 году монгольская династия, отдельные части армии и управленческой администрации из числа монголов отступили в степи к северу от Китайской стены. Они сохраняли формальную преемственность по отношению к империи Юань. Но фактически вернулись к племенной системе организации. Бежавшие из Китая представители бюрократии были вынуждены адаптироваться к племенной системе. Хотя последний Чингизид Лигдэн-хан считался преемником империи Юань и обладал символом власти – императорской печатью, де-факто он был племенным вождем монгольского племени чахар и погиб в 1634 году в борьбе с новым претендентом на гегемонию – племенем маньжуров.

Пример создания и падения Монгольской империи весьма показателен. С одной стороны, мы видим, как кочевые племена Монголии прошли путь к созданию государства с весьма сложной системой административного управления. С другой – при изменении внешних условий те же монгольские правители возвращаются снова к племенной системе.

Несомненно, что это отражает очень высокую степень гибкости социально-политической организации кочевого общества, которое способно меняться в зависимости от обстоятельств. И эту гибкость невозможно было бы представить, будь у кочевников институты, характерные для земледельческих обществ. Но почему же у кочевников так и не сложились эти институты?

Кочевники не проходили обычный для первоначального государственного строительства этап специализации труда, когда из массы равных общинников сначала выделяются группы воинов и жрецов. Земледелие весьма трудозатратно, и его невозможно совмещать с тренировками в военном деле, походами, накоплением сокровенных знаний, отправлением ритуалов или администрированием. В то же время рост производства продукции земледелия приводит к значительному накоплению запасов, а это в свою очередь постоянно повышает потребность в их защите от соседних племен. Такая потребность является главным стимулом к созданию на базе ранних городов-государств более крупных централизованных объединений, что мы наблюдаем в древних Месопотамии, Китае, Индии и Египте.

Обособленная правящая элита земледельческих обществ довольно быстро сосредотачивает в своих руках монополию на насилие и контроль над религиозной сферой. Благодаря применению этих инструментов раннее государство обретает возможность принуждать других людей к труду и выплатам значительной части производимых ресурсов в виде налогов. Так большая часть общества переходит в разряд податного населения.

Ничего этого мы не увидим у кочевников. Здесь невозможна специализация по труду, поскольку все мужчины остаются одновременно воинами и вместе составляют мощь племени. Монополии на насилие неоткуда было взяться еще и потому, что кочевник в отличие от земледельца не привязан к определенной местности и легко может откочевать от нежелательного давления. Раз не происходит специализации по труду, то нет и оснований для изъятия налогов. Но даже если бы такие основания нашлись, непонятно, как эти налоги накапливать. В отличие от зерна, которое можно хранить длительное время, мясо портится быстро, а живой скот нуждается во все новых выпасах, воде и людях.

Почему аграрные общества, тем не менее, долгое время оказывались слабее кочевых? Действительно, аграрные общества легко присоединяют к себе другие земледельческие племена и образования. Другое дело – степи кочевников. В первую очередь важно, что кочевники мобильны. Но самое главное, что аграрные государства не в состоянии провести даже в зависимых кочевых обществах специализацию по труду ввиду специфики ведения кочевого хозяйства. На огромных степных пространствах невозможна монополия на насилие. Такой масштабный аппарат насилия тогдашняя экономика просто не могла себе позволить.

Напротив, кочевники имели возможность тем или иным образом объединять свои усилия и получать военное превосходство над оседлыми соседями. В этом случае они образовывали новую военно-политическую систему и реализовывали монополию на насилие в отношении оседлого, прикованного к земле и собственности населения. В том случае, когда речь шла об организации регулярной эксплуатации путем взимания налогов, а не о набегах с целью грабежа, это становилось решающим фактором государственного строительства.

Выходцы из кочевых обществ вполне справлялись с государственным управлением, даже притом что очень часто не располагали для этого минимально возможной администрацией. Последнее обстоятельство было связано с теми задачами, которые стояли перед кочевым государством. Если у него не было возможности собирать налоги с податного населения по причине его отсутствия, тогда администрация сокращалась до минимума. Примерно так, как это произошло с монгольскими властями погибшей империи Юань, сбежавшими в Монголию.

Но администрация все равно была, потому что кочевому государству необходимо было обеспечивать координацию усилий разных племен. В свою очередь, координация их усилий позволяла государству выступать с более сильных позиций в отношениях с аграрными соседями, например с Китаем. Это было необходимо для того, чтобы получать более выгодные условия коммуникации с земледельцами. Речь, в частности, могла идти о разрешении на приграничную торговлю, или доступе на внутренние рынки, или получении замаскированной под подарки дани, или о прямых выплатах. В комплексе все это можно назвать дистанционной эксплуатацией.

При этом любые кочевые государства сталкивались с проблемой центробежных тенденций. Отдельные племена старались избегать собственного налогообложения или излишних обременений со стороны государства в виде участия в военных походах. В частности, в Джунгарском ханстве 17-18 веков существовала система законов, которые довольно жестко принуждали воинов к участию в военном походе. По большому счету именно это обеспечило джунгарам период военного доминирования над конкурентами в Центральной Азии, в том числе над казахами.

В самом Казахском ханстве как раз в 17-18 веках снизился уровень централизации власти. Племена и отдельные аристократы-Чингизиды стали более самостоятельными. Поэтому ополчения казахских племен, каждое по отдельности, сталкивались с более дисциплинированной джунгарской армией под централизованным командованием и терпели поражения. Только при угрозе полного разгрома в 20-х годах 18 века казахским племенам удалось соединить свои усилия и разбить джунгар. Но уже в 40-х годах они снова выступили против Казахского ханства и нанесли ему ряд поражений.

Между прочим, ослабление центральной власти в Казахском ханстве в начале 18 века не только создало условия для военных успехов джунгарского наступления. Но привело и к появлению многих центров силы, среди которых были как представители чингизидской аристократии, так и отдельные племена или группы племен. Вступая в отношения с внешними государствами, казахские ханы искали защиты от джунгар. Но не менее важны были и соображения самоутверждения и престижа тех или иных правителей. В частности, показательна история с подписанием казахскими ханами договоров о подданстве Российской империи. Первым был хан Младшего жуза Абулхайр, он подписал три версии договоров с Россией, первый из них в 1731 году. Кроме него договоры подписали ханы из Среднего жуза Самеке и Абулмамбет.

Однако все эти соглашения носили формальный характер, и подписавшие их казахские ханы не придавали им особого значения. Они видели в них возможность получить от Российской империи поддержку как для борьбы с внешними силами, теми же джунгарами, так и для внутриполитической конкуренции. Поэтому, когда Абулхайр сделал первый шаг по направлению к России, его конкурент хан Самеке не мог остаться в стороне.

Впрочем, собственно, и в Российской империи в этих договорах не видели реального содержания. К примеру, для кочевой государственности согласно традициям Монгольской империи признаком реальной политической зависимости была выплата ясака. Для кочевников она осуществлялась из расчета одна голова скота от каждых ста. Казахские ханы в 18 веке ясак не платили. Характерно, что в петербургских инструкциях местным российским властям указывалось, что не надо настаивать на выплатах ясака. В Санкт-Петербурге понимали нереальность этого требования и невозможность в этот момент контролировать положение дел в Казахской степи.

Но российские власти с помощью выстраивания отношений с разными казахскими ханами получили возможность для политической интриги, противопоставляя их друг другу. В конце 18 века местные российские власти поддерживали также казахские племена в Западном Казахстане в их противостоянии с семьей наследников хана Абулхайра. Это было движение во главе со Сырымом Датовым.2²Сырым ДатовСырым Дат-улы (1753-1802), лидер антиколониального движения казахов Младшего жуза в 1783-1797 годах. В то же время Санкт-Петербург отказался признать хана Аблая в качестве общеказахского хана, ссылаясь на наличие отдельного хана в Младшем жузе. В то же время Российская империя признала Аблая ханом Среднего жуза и настаивала на том, чтобы он явился за соответствующими бумагами в одну из пограничных крепостей. В свою очередь хан Аблай маневрировал между Российской империей и маньчжурской империей Цин, пытаясь восстановить централизованную государственность Казахского ханства с центром в его прежней столице – Туркестане.

В целом очевидно, что у кочевых обществ есть своя специфика политической и социальной организации, которая отличает их от аграрных обществ. В ее основе находилась племенная структура и мобильность. Это делало невозможным повторение того пути, который проходили аграрные общества с их специализацией труда, разделением общества на социальные группы, формированием государственной монополии на насилие и принуждением к сбору налогов.

Вернее, это было невозможно до того момента, пока кочевые общества сохраняли военное значение, которое опиралось на всеобщее вооружение населения и роль конных войск в истории цивилизации. Кроме того, в Евразии кочевые общества до 19 века могли опираться на масштаб степной территории, что позволяло им сохранять независимость от аграрных государств. Последним таким относительно независимым кочевым обществом степной Евразии были как раз казахи.

Однако когда аграрные государства, в Евразии Российская империя и маньчжурская империя Цин, смогли взять под свой контроль степные пространства, самостоятельная политическая история кочевых обществ завершилась. На этом закончилась и история весьма специфической, но довольно эффективной модели кочевого государства. У кочевых обществ началась новая история, уже в рамках аграрных государств. Эта история и привела Казахстан к статусу независимого государства в 1991 году, уже по стандартам обычной современной государственности. Но наследие кочевого прошлого и кочевой государственности, несомненно, оказывает влияние и на современное государство Казахстан.

1. Акимбеков С.М. История степей: феномен государства Чингис-хана в истории Евразии. Алматы. 4-ое изд. Алматы. 2021.

2. Акимбеков С.М. Казахстан в Российской империи. Алматы. 2018.

3. Барфильд Т. Опасная граница. Кочевые империи и Китай. (221 г. до. н.э. – 1757 г.). СПб. 2009.

4. Владимирцов Б.Я. Общественный строй монголов. М., 2002.

5. Крадин Н.Н. Кочевники Евразии. Алматы. 2007.

6. Тойнби А.Дж. Исследование истории. СПб. 2006.

7. Фукс С.Л. Очерки истории государства и права казахов в XVIII и первой половине XIX в. Астана. 2008.

8. Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир. Изд. 3. Алматы. 2000.