ЧАРЛЬЗ РОБЕРТ ДАРВИН

"Главным моим наслаждением и единственным занятием в течение всей жизни была научная работа, и возбуждение, вызываемое ею, позволяет мне на время забывать или совсем устраняет моё постоянное дурное самочувствие", -- писал Дарвин в 67 лет.

С самочувствием у Дарвина и правда было не очень. Со времени кругосветного путешествия на корабле "Бигль" (1831-1836), благодаря которому Дарвин создал эволюционное учение, он демонстрировал самые разнообразные физиологические симптомы, которые однозначно не могли объяснить ни врачи в его время, ни современные. И эти симптомы оказывали большое влияние на всю его жизни и работу, хотя и не помешали дожить до вполне заслуженных даже по сегодняшним меркам 73 лет. Больше того, "даже плохое здоровье, хотя и отняло у меня несколько лет жизни, пошло мне на пользу, так как уберегло меня от рассеянной жизни в светском обществе и от развлечений", — признавал учёный.

И это написал человек, в юности уделивший развлечениям немало времени и особенно уважавший охоту. Впрочем, уже во время путешествия на "Бигле" любовь к науке возобладала в 24-летнем Дарвине над всеми остальными склонностями: "Первые два года длившегося пять лет плавания старая страсть к охоте сохранялась во мне почти во всей своей силе, и я сам охотился на всех птиц и зверей, необходимых для моей коллекции, но понемногу стал все чаще и чаще передавать ружье своему слуге и наконец вовсе отдал его ему, так как охота мешала моей работе, в особенности изучению геологического строения местности. Я обнаружил, правда бессознательно и постепенно, что удовольствие, доставляемое наблюдением и работой мысли, несравненно выше того, которое доставляют какое-либо техническое умение или спорт. Первобытные инстинкты дикаря постепенно уступали во мне место приобретённым вкусам цивилизованного человека".

Потому что "бескорыстная любовь ко всем живым существам — самое благородное качество человека", так как "между человеком и высшими млекопитающими нет фундаментальных различий в умственных способностях", а "низшие животные, как и люди, видимо, испытывают удовольствие и боль, радость и страдание".

Что же, в связи с этим нельзя проводить никаких экспериментов над животными? А как же наука? Ну, вообще-то, можно, но "физиологические эксперименты над животными оправданны только в настоящих научных целях, но никак не из отвратительного и заслуживающего всяческого порицания любопытства".

Да, без экспериментов над животными тогда было трудно, и Дарвин сам проводил такие и пользовался результатами исследований других учёных в своих работах. Что не помешало ему — вопреки обыкновению воздерживаться от разного рода публичных дискуссий — включиться в кампанию по созданию законодательства против жестокого обращения с животными и ограничения вивисекции (в частности, предлагалось проводить вивисекцию только под наркозом, а то и вовсе запретить её), которая развернулась в первой половине 1870-х в Британии и увенчалась принятием закона, в котором эксперименты над животными разрешались только в целях научных исследований и обучения.

А то вылетит — не поймаешь. В разделе своей автобиографии, посвящённом анализу собственного мышления, Дарвин писал:

"В прежнее время у меня была привычка обдумывать каждую фразу, прежде чем записать её, но вот уже несколько лет как я пришёл к заключению, что уходит меньше времени, если как можно скорее, самым ужасным почерком и наполовину сокращая слова, набросать целые страницы, а затем уже обдумывать и исправлять написанное. Фразы, набросанные таким образом, часто оказываются лучше тех, которые я мог бы написать, предварительно обдумав их".

Причём особенно внимательным нужно быть к мыслям и фактам, которые противоречат сложившимся убеждениям. Рассуждая об успехе своей главной книги "Происхождения видов", Дарвин писал, что в течение многих лет придерживался следующего золотого правила:

"Каждый раз, когда мне приходилось сталкиваться с каким-либо опубликованным фактом, новым наблюдением или мыслью, которые противоречили моим общим выводам, я обязательно и не откладывая делал краткую запись о них, ибо, как я убедился на опыте, такого рода факты и мысли обычно ускользают из памяти гораздо скорее, чем благоприятные для тебя. Благодаря этой привычке против моих воззрений было выдвинуто очень мало таких возражений, на которые я уже заранее по крайней мере не обратил бы внимания или не пытался найти ответ на них".

"Я неизменно старался сохранять свободу мысли, достаточную, чтобы отказаться от любой, самой излюбленной гипотезы, а я не могу удержаться от того, чтобы не составить себе гипотезу по всякому вопросу, как только окажется, что факты противоречат ей. Да у меня и не было другого выбора, и именно таким образом мне приходилось действовать, ибо, за исключением теории образования коралловых рифов, я не могу вспомнить ни единой первоначально составленной мною гипотезы, которая не была бы через некоторое время отвергнута или сильно изменена мною"

Так писал Дарвин в конце жизни в автобиографии.

Интересно, что свою теорию образования коралловых рифов он сформулировал ещё во время плавания на "Бигле" и по его результатам. Согласно ей, рифы начинают расти на шельфе вокруг острова или вулкана и достигают поверхности моря. Затем в результате геологических процессов вулкан опускается ниже уровня моря, а риф остаётся, образуя атолл. Теория эта была подтверждена геологами более чем через полвека после смерти автора.

"В своих привычках я методичен, и это принесло мне немалую пользу в работе", — вспоминал Дарвин.

Это правило он с юности успешно применял на практике не только в научных изысканиях, но и при решении вопросов личной жизни. К примеру, сделав предложение своей кузине и будущей супруге Эмме Веджвуд, он тщательно расписал в дневнике все плюсы и минусы женитьбы и пришёл к выводу, что жениться надо.

Получилось неплохо: Эмма прожила с ним 33 года, родив ему 10 детей.

Вообще, мыслительный процесс нужно контролировать, ведь "высочайшая возможная стадия нравственной культуры — когда мы понимаем, что способны контролировать свои мысли".

Как это применять на практике? В частности, тщательно собирая, группируя, упорядочивая факты. Так, Дарвин вёл полный список книг, которые он прочёл и которые не прочёл, но надо, а также фактов, которые могли бы ему пригодиться. А из собранных фактов затем, обдумав, выводил общие законы, которые бы эти факты объясняли.

Странно слышать это от учёного, построившего свою научную карьеру на синтезе и анализе бесчисленного числа фактов и призывавшего не тратить время попусту. Однако в жизни должно быть место развлечениям. Это, впрочем, видно из его ежедневного расписания, с которого мы начали, чего только стоят две ежедневные партии в нарды.

Более того, чтению художественно литературы и прочей "гуманитарщине" непременно стоит уделять время, а то возможны нехорошие последствия, считал Дарвин: "До тридцатилетнего возраста или даже позднее мне доставляла большое удовольствие всякого рода поэзия: например, произведения Мильтона, Грея, Байрона, Вордсворта, Кольриджа и Шелли, и ещё в школьные годы я с огромным наслаждением читал Шекспира, особенно его исторические драмы. В былое время я находил большое наслаждение в живописи и ещё большее — в музыке. Но вот уже много лет как не могу заставить себя прочитать ни одной стихотворной строки; недавно я пробовал читать Шекспира, но это показалось мне невероятно, до отвращения скучным. Я почти потерял также вкус к живописи и музыке. Эта странная и достойная сожаления утрата высших эстетических вкусов тем более поразительна, что биографии, травелоги, книги по истории и статьи по всякого рода вопросам по-прежнему продолжают очень интересовать меня независимо от того, какие научные факты в них содержатся. Кажется, что мой ум стал какой-то машиной, которая перемалывает большие собрания фактов в общие законы, но я не в состоянии понять, почему это должно было привести к атрофии одной только той части моего мозга, от которой зависят высшие эстетические вкусы. Если бы мне пришлось вновь пережить свою жизнь, я установил бы для себя правило читать какое-то количество стихов и слушать какое-то количество музыки по крайней мере раз в неделю; быть может, путём такого постоянного упражнения мне удалось бы сохранить активность тех частей моего мозга, которые теперь атрофировались. Утрата этих вкусов равносильна утрате счастья и, может быть, вредно отражается на умственных способностях, а ещё вероятнее — на нравственных качествах, так как ослабляет эмоциональную сторону нашей природы".

Хотя и они должны быть облечены в форму научных экспериментов. "Я люблю дурацкие эксперименты и всё время их провожу", — сказал однажды Дарвин зоологу Рэю Ланкастеру.

К примеру, как-то он поместил под стеклянный колпак пыльцу мужского растения и на некотором расстоянии от неё женский цветок и наблюдал, не произойдёт ли оплодотворение. Больше того, Дарвин подначивал коллег проводить такие опыты: к примеру, вывести шелкопряда, которые не даёт шёлка. А когда те сами проводили "дурацкие эксперименты", — например, как немецкий биолог Юлиус фон Сакс, который скармливал листья без хлорофилла зелёным гусеницам, чтобы проверить, не побледнеют ли они, — очень приветствовал это.

Нельзя сказать, что Дарвин ожидал, что пыльца как-то сама оплодотворит цветок в замкнутом пространстве без сквозняка и опылителей или что не дающие шёлка шелкопряды кому-то пригодятся, но делал это всё, с тем чтобы не поддаваться предвзятости. К тому же, по его мнению, дурацкие эксперименты тоже могли как-то неожиданно привести к настоящим научным результатам: "Я очень люблю делать то, что называю дурацкими экспериментами, — объяснял он в письме химику Джеймсу Хэннею. — Они, хотя и редко, оказываются напрямую успешными, часто приводят к интересным побочным результатам".

Конечно, вопрос отношения Чарльза Дарвина к вере в Бога обойти нельзя, ведь и сам он его касался неоднократно. Он постепенно проделал путь от полной уверенности в догматах веры и планов сделаться священником (ради этого нужно было пойти в университет, а оттуда всё пошло в совсем другом направлении) и насмешек экипажа "Бигля" из-за ссылок на Библию как на непреложный авторитет, к полному отказу от этих своих взглядов, о чём Дарвин подробно рассказал в специальной главе своей "Автобиографии".

Вместе с тем в письме к британскому миссионеру Джону Фордайку он писал, что никогда не был атеистом, в том смысле чтобы отрицать существование Бога. А в письме американскому ботанику Эйсе Грею, рассуждая о полемике вокруг своего "Происхождения видов", писал даже так: "Никак нельзя утверждать, что я считаю всю эту прекрасную Вселенную и особенно человека результатом действия грубой силы. Я скорее склонен считать всё сущее результатом действия составленного закона, а детали, позитивные или негативные, — результатом действия того, что можем назвать случаем. Не могу сказать, что эта мысль меня полностью удовлетворяет. Но я совершенно уверен, что весь этот предмет слишком сложен для человеческого разума. Собака с таким же успехом могла бы рассуждать о разуме Ньютона. Пусть каждый надеется и верит во что может".