ИСКУССТВО СОБЛАЗНЕНИЯ В ДРЕВНЕМ КИТАЕ

Сведений о ее жизни в этом гареме очень мало, но, видимо, красота и таланты девушки не остались незамеченными. Во всяком случае, ее приглядел евнух Гао Лиши, который обратил внимание, что по типажу девушка очень похожа на недавно умершую императрицу, одну из супруг императора, который очень тосковал по ушедшей.

Когда император услышал о совершенной красавице, скрывающейся во дворце родственника, он нанес визит в этот дворец, и Гао Лиши расстарался устроить так, чтобы император мог незаметно подглядеть за тем, как красавица совершает омовение в купальне. Узрев, так сказать, товар лицом, император, которому было уже под шестьдесят, пришел в исключительный восторг и велел забрать девушку из гарема.

Взамен принцу (или князю) была отдана в жены юная прелестная дочь высокопоставленного сановника, и если кто-то и был недоволен такой рокировкой, то он предпочел благоразумно молчать. Императорский двор Танской эпохи был, мягко говоря, не тем местом, где можно было чувствовать себя в безопасности: казнили тут легко и часто, казнили принцев и князей, жен и наложниц, слуг и царедворцев, сам император, будучи еще наследником, пару раз проходил на сантиметр от петли или кинжала.

Так как совершенно невозможно было взять во дворец к Сыну Неба девушку, уже бывшую чьей-то наложницей, и уж точно недопустимо было давать такой особе высокий ранг, то по совету Гао Лиши была проведена следующая изящная комбинация.

Барышню Ян ненадолго отправили в даосский монастырь, где она как бы получила новую жизнь даосской монахини Тайчжэнь. И потом уже это совершенно новое, только что рожденное чистое создание под новым именем было со всеми церемониями представлено императору.

Гарем Китая чрезвычайно не похож на гарем арабский или, скажем, среднеазиатский. Во-первых, в Китае очень многие мужчины не то что о гареме — об одной-единственной жене часто и мечтать не могли. Потому что все мало-мальски молодые и хоть как-то привлекательные женщины уже были пристроены в том или ином виде по более высоким социальным этажам.

Согласно нормам, например, танской эпохи, простолюдин мог иметь лишь одну жену. И только если к 40 годам он не обзавелся мужским потомством, ему разрешалось купить себе одну наложницу, чтобы попытаться зачать сына с нею.

Ученые люди из образованных семей пользовались некоторыми привилегиями. Им разрешалось покупать себе наложницу уже к 30 годам при отсутствии сыновей. Более того, ученый или богатый торговец могли сразу жениться на двух женщинах при условии, что те связаны друг с другом. Например, они сестры. Или — госпожа и служанка (во втором случае служанка становилась младшей женой, по положению очень близкой к наложнице).

Жена от наложницы отличалась контрактом и приданым. Если девушка выходила замуж, то приданое ей выделялось родителями, а у мужа появлялись разнообразные финансовые обязательства перед нею. Наложницу же обычно покупали у родителей или хозяев, уже выплачивая за нее золото и серебро, при этом она становилась собственностью купившего, хотя, родив сына, резко поднимала свой статус.

Определенной самостоятельностью пользовались вдовы и старые девы, чьи родители умерли, хотя их сексуальная свобода тоже была весьма ограничена: без официального документа, разрешающего им заниматься, например, проституцией и вести строго регламентированный правилами образ жизни продажной женщины, они карались за блуд весьма строго.

Также особняком стояли служанки, которые иногда покупались, а иногда нанимались, но в целом считались принадлежащими хозяевам, а потому за их нравственностью присматривал владелец, а не государство, и если владелец не возражает, что Юннян встречается с конюхом, а Сюннян — с приказчиком из чайной лавки, то и ладно. Зато служанку можно было даже убить — и разбирательство редко приводило к наказанию владельцев, так как непременно находилось какое-то важное оправдание такого поступка. Мы понимаем, что большинство людей в любую эпоху в любой стране были не лишены здравого смысла, привязанности к знакомым людям и сострадания, а потому вовсе не стремились забивать до смерти слуг, напротив, сплошь и рядом покрывали перед властями какие-то грешки своих домочадцев. Тем не менее право распоряжаться жизнью провинившегося подчиненного в Китае танской эпохи было почти священным. И это нужно запомнить для лучшего понимания дальнейшего.

Достаточно большими гаремами в пять-десять жен и наложниц (плюс служанки) могли располагать лишь аристократы или очень богатые и влиятельные люди, а по-настоящему большой гарем в Китае был всего один. Императорский.

Согласно знаменитому китаеведу, доктору наук Виктору Усову, всего при императоре находились женщины восьми основных рангов без учета служанок:

«...градацию жен и наложниц приводит историк Ван Япин. Главной среди женщин во дворце была императрица, или главная жена Сына Неба (хуань хоу),далее шли четыре дополнительные "жены" (фу жэнь) – каждая из них имела особый титул: драгоценной (гуйфэй), добродетельной (шуфэй), нравственной (дэфэй) и талантливой (сяньфэй) наложницы. По данным трактата "Ли Ци" или других авторов, были также три дамы-фаворитки, занимавшие первую высшую ступень, девять "старших наложниц" или "конкубинок" (цзю бинь), занимавших вторую ступень; 27 "младших наложниц" (шифу), которые, в свою очередь, делились на девять цзе юй (фрейлин), девять мэй жэнь (красавиц) и девять цай жэнь (талантов), занимавших третью, четвертую и пятую ступени; еще 81 так называемая "гаремная девушка" (юйици) Они также делились на три категории: 27 девушек бао линь (драгоценный лес), 27 — юй нюй (императорские женщины) и 27 — сай нюй (женщины-сборщицы), составляя шестую, седьмую и восьмую ступени»iВ. Усов. В гареме Сына Неба. Жены и наложницы Поднебесной. М. 2014.

Вся эта сложная нумерология происходила от того, что, по эзотерическим воззрениям древних китайцев, от сексуального поведения императора зависело практически все. Император, как основной в стране носитель мужской, огненной, небесной, упорядоченной стихии «ян», должен был очень грамотно распоряжаться ею в обращении с женской, холодной, водно-земляной, хаотичной стихией «инь».

Если император редко и неохотно осчастливливает своих наложниц на ложе, то в мире распространяется засуха, начинают гореть посевы и леса, случаются недород и голод. Если император, напротив, вовсю борется с засухой доступными ему способами, то, наоборот, из-за изобилия женской стихии во дворце на землю обрушиваются проливные дожди, случаются наводнения и бури, происходят мятежи.

Вот и приходилось с калькулятором сидеть, высчитывать — кого, как, когда и сколько. Чем выше ранг дамы, тем больше в ней «инь». К императрице, например, император мог прикасаться не чаще раза в месяц. На девушек рангом пониже он мог посматривать уже чаще, а служанки вообще не учитывались. Но и вовсе своим вниманием никого оставлять нельзя — засуха не дремлет.

Надо полагать, что во времена правления Сюань-цзуна засух не случалось. Монарх вошел в историю как крайне женолюбивый. Десяток исторических хроник утверждает, что при нем в гареме жило до 40 000 женщин, что было совершенно невероятным числом по сравнению с его коллегами по должности, которые редко содержали более тысячи-другой красавиц.

Да, нумерология рангов позволяла официально иметь немногим больше сотни дев, имеющих доступ к императорскому телу, но дело в том, что, кроме всего выводка наложниц и их бесчисленных служанок, при дворце жили и девушки, только ожидавшие возможного введения в ранг. Большую часть этих девушек император мог за всю жизнь и в глаза не увидеть, лишь изредка пытаясь с помощью информированных евнухов найти что-то исключительное в своих гаремных запасах. Если, конечно, здоровья хватало, ибо, повторимся, долго обходить своим вниманием женщин, уже имеющих ранг, было неприличным и мистически опасным делом: помним о засухе, да и просто неудовлетворенная страсть официальной наложницы могла обернуться для страны неприятностями… саранчой там, эпидемией ветрянки и прочими ужасами.

Так что большая часть девиц, отобранных для гарема императора службой дворцовых евнухов, просто проводили десяток лет, уныло сидя на коврике в компании тысяч себе подобных, а потом девушку милостиво отпускали к родителям — с отпускным документом и небольшим вознаграждением.

Но уж если император призвал ее к себе хотя бы раз — это почти наверняка все. Хоть какой-то ранг ей был положен. Без серьезного проступка из дворца ее уже не выгонишь и ранга не лишишь, а потому изволь навещать ее хотя бы несколько раз в год, даже если при ближайшем рассмотрении она окажется унылым крокодилом. Не соизволишь, тебе придворные всю плешь проедят, а потом свалят на тебя все беды Поднебесной.

Так что не стоит удивляться, что возрастной император уже очень-очень придирчиво высматривал кандидатку на позицию новой наложницы, вон, даже в купальне не постеснялся подсматривать. И даосская монахиня, сиротка из рода Ян, пришлась ему настолько по сердцу, что немедленно и сразу получила высочайший ранг «гуйфэй» — «драгоценная наложница», который следовал непосредственно после звания императрицы. И, в отличие от императрицы, гуйфэй могла быть при государе очень часто, особенно если речь идет не о постельных утехах, а о душевном общении, дружеской болтовне и совместном музицировании.

Ведь Сюань-цзун страстно любил музыку, а Ян-гуйфэй и в прежнем гареме уже прославилась как непревзойденная музыкантша, играющая на нескольких струнных инструментах. Возможно, она играла и на духовых, но об этом чуть позже. Во время представления Ян-гуйфэй императору придворный оркестр играл музыку, написанную самим Сюань-цзуном. Она называлась «Из радуги яркий наряд, из сверкающих перьев убор».

Эта музыка и стала гимном их любви.

Удивительно живой возникает эта пара в старинных текстах (а о Ян-гуйфэй было написано много притч, сказок, хроник и поэм, из которых до наших дней дошло немало, прежде всего это поэма Бо Цзюйи «Вечная печаль» (9 век), пьеса «Дождь в платанах» Бо Пу (12 век), сочинения Цинь Чуня (11 век) и Лэ Ши (10 век).

Вот во двор приносят апельсины из первого урожая деревьев, недавно впервые посаженных в саду дворца столицы Чанъань (вспомним, что дело происходит в начале климатического средневекового оптимума, когда на несколько веков температура на планете выросла настолько, что южные растения стали приживаться в ранее неприспособленных для них районах).

Два апельсина срослись в один; император с гуйфэй любуются ими, находя в плодах сходство со своей судьбой, а потом съедают двойной плод вместе, приказав придворному художнику запечатлеть этот момент.

Вот любимица царственной пары, попугаиха по имени Девушка в белых одеждах, попадает в когти ястребу, тело бедняжки отбивают у хищника, и император с Ян-гуйфэй хоронят птичку, возведя той могилку с проникновенной надписью.

Вот гонцы императорской вестовой линии гонят скакунов по эстафете, чтобы успеть передать с юга за тысячу километров корзиночку с южными спелыми и свежими личи к завтраку гуйфэй — она так любит южные личи, которые так быстро портятся...

А вот приносят ко двору недавно культивированные пестрые пионы (цветок новый, почти неизвестный и невиданный), гуйфэй прикасается к лепесткам, и императору кажется, что лепестки испачкались ее румянами — а сановники с поклонами клянутся, что пятнышки к белым лепесткам пристали навсегда, и этот куст теперь всегда будет цвести белыми цветами с красными отметинами в честь того, что наложница соизволила прикоснуться к ним пальчиками.

Вот они ссорятся из-за какой-то ерунды, и император в сердцах отсылает гуйфэй прочь из дворца, а потом сутки не находит себе места, не может есть, пока Гао Лиши не устраивает им встречу с примирением, и никогда император не был так счастлив.

А вот и уже серьезный проступок Ян, даже преступление. О нем нам хронисты говорят намеками. К императору приезжает его младший брат, красавец князь Нин, и братья в саду бражничают, даже засыпают в шатре, а рядом с ними — верная Ян...

«Ян-гуйфэй незаметно взяла у князя Нина флейту из лилового нефрита и стала на ней играть. Чжан Ху написал об этом такие стихи:

Тут император совершенно ожидаемо пришел в ярость, и Ян снова выслали из дворца, вся ее семья в страхе ожидала приказа о самоубийстве гуйфэй. Император все не мог решиться подписать роковой приказ, когда ему принесли письмо от гуйфэй, в котором та признавала себя виновной рабыней, которая немедленно прервет свою никчемную жизнь, но не может не послать императору напоследок то, чем он соизволил не раз восхищаться. И длинная прядь черных волос выскальзывает из свитка. При виде этого локона император начинает рыдать и требовать, чтобы Ян — пусть виноватую, пусть какую угодно — немедленно вернули ему. Полное забвение и прощение!

Как выглядела Ян-гуйфэй, мы не знаем, потому что ее описания во всех источниках — это классические условные описания каноничной китайской красавицы: кожа белая, как водяные лилии, волосы — как черные тучи, брови — как листья ивы и т.д.

Но одну реальную примету ее внешности мы знаем точно.

Однажды император и гуйфэй слушали старинное повествование об императрице, получившей прозвище Порхающая Ласточка. Когда та танцевала в саду для своего супруга, ее привязывали пояском к колышку, чтобы ветер не унес хрупкую невесомую красавицу.

Страшно подумать, — сказал император, искоса поглядывая на гуйфэй, — какая бы жуткая потребовалась буря, чтобы унести тебя...

И Ян-гуйфэй, как пишут, ужасно обиделась. Потому что была на самом деле весьма полненькой. Что совершенно нетипично для традиционной красавицы Китая — те-то всегда хрупкие тростинки, невесомые, как пух.

Зато очень похоже на историческую правду.

Император баловал Ян-гуйфэй безмерно. Но зачем бы ей, фактически узнице женских покоев дворца, так уж нужны были эти тысячи нарядов и золотых украшений, зачем ей дары, если она и так живет в максимальной роскоши императорских покоев?

Зато Ян очень радовали знаки внимания ее родным, сестрам и двоюродным братьям, среди которых она провела счастливое детство и которых, видимо, искренне любила. С сестрами она виделась регулярно, с братьями переписывалась и вела беседы сквозь бамбуковые занавеси. По сравнению с ревнивым невротическим населением дворца это были ее люди, родные и близкие, которые всегда будут на ее стороне. В общем, в родственниках Ян души не чаяла.

Чины, ранги, владения, поместья, драгоценности хлынули на семью Ян потоком. Любая их жалоба возмущала сердце гуйфэй, это возмущение разделял и император, который видел в неуважении к этой семье прямое оскорбление самому себе. Поэтому лет через десять обширное семейство Ян крепко держало Поднебесную за горло, и тут никто и пикнуть против их воли не смел.

У Сюань-цзуна тоже был свой любимец — военачальник Ань Лушань. Дальнейшие исследования то называют его киданем, то относят к жителям Согдианы, то именуют тюрком.

Для китайцев он был просто «северным варваром».

Управляя отрядами своих соплеменников, он добился высоких чинов в китайской армии, прославился грубыми выходками, неуместными шутками и способностью к бесконечному пьянству. Император любил его, как личного шута, и даже однажды веселья ради потребовал провести обряд официального усыновления Аня Лушаня Ян-гуйфэй, ибо «в его народе отца не знают, только мать, так что пусть приносит присягу верности матери».

С тех пор Ань Лушань оказался вторым после императора мужчиной, который мог ввалиться в личные покои гуйфэй в любое время, что, конечно, вызвало толки и слухи об их истинных отношениях, но император на эти слухи внимания не обращал. Гуйфэй он любил, Ань Лушань забавлял его своим панибратством, юмором и совершенной непохожестью на всех прочих обитателей дворца.

А потом Ань Лушань надолго уехал к своим войскам и в 755 году поднял восстание, поставив под знамена и китайцев нескольких провинций.

В народе сразу поползли слухи, что это делалось с ведома семьи Ян, которая пытается таким образом стать императорской фамилией, посадив на престол одного из своих представителей — страстно ненавидимого людьми дерзкого, красивого и жадного Ян-гочжуна.

А виной всему — гуйфэй, которая своим любострастным «инь» подчинила себе императора и порушила устои Поднебесной, ибо, как уже говорилось, любой порядок противен женской стихии.

Чанъань пала, император с горсткой приближенных был вынужден бежать. На почтовой станции Мэвэй солдаты, сопровождающие беженцев, взбунтовались: они убили Ян-гочжуна, следующего в свите, блокировали императора с несколькими придворными и потребовали уничтожить «корень зла».

Упаси небо, они не посягают на священную особу императора, но гуйфэй нужно убить.

Император поплакал, повздыхал, а потом приказал Гао Лиши вывести гуйфэй во двор под грушу и удавить ее там шелковой петлей, что и было сделано. На момент смерти Ян-гуйфэй было 36 лет, императору — 71.

Потом восстание подавляли еще два года, и в этой мясорубке погибли около 20–30 миллионов человек, если судить по учетным книгам провинций.

Император оказался фактически отстранен от власти наследниками. Большую часть времени он проводил, печалясь о Ян-гуйфэй, почти не встречался с другими женщинами и вызывал к себе даосов, которые уверяли, что могут общаться с мертвыми. Один из них вроде даже добрался до потустороннего мира, разыскал там в Яшмовом Чертоге перерожденную гуйфэй, и та передала с ним императору слова любви, половинку своей золотой шпильки и обещание непременно быть с Сюань-цзуном вместе во всех следующих перерождениях — «птиц четой неразлучной».

Тут у современного читателя, а особенно читательницы, наступает жесточайший культурный диссонанс. Потому что современная читательница никогда не поймет: что это за любовь такая — с удавкой под деревом?! Пусть бы старичок уже не мог меча удержать, все равно нужно было сражаться за любимую! А из загробного мира ему не шпильки с любовными посланиями нужно посылать, а что-нибудь такое, от чего бы он каждую ночь орал и вздрагивал во сне!

Потому что современная читательница, к счастью, не понимает, насколько смерть была тогда ежедневным и всюду присутствующим элементом жизни, в насколько жестких условиях существовали тогда императоры, отдающие бесконечные приказы о казнях. И да, куда безболезненнее было принять все равно неизбежную смерть от быстрого удушения, чем погибнуть в руках разъяренной толпы солдат.

Впрочем, в оправдание современной читательнице скажем, что ее недоумение разделяли и японцы 9–11 веков, жившие без войн и смертной казни в благословеннейшей рафинированной эпохе Хэйан. Их очень вдохновляла история любви императора и красавицы, но совершенно не нравился и был непонятен ее конец. Поэтому в Японии легенды и пьесы о гуйфэй всегда заканчивались рассказом о том, что гуйфэй удалось бежать, причем бежать в Японию, где она мирно и счастливо долгие годы жила под именем Ёхики, пользуясь общей любовью и восхищением.

Почему бы не решить, что японцы были правы, а эта история любви закончилась именно так?

Потому что в том конце, который претендует на реальность, как-то все очень грустно и противно.

Впрочем, и в нем можно найти что-то хорошее. Если очень постараться.

Например, известно, что тело гуйфэй выставили перед солдатами, чтобы те могли своими глазами убедиться: «корень зла» уничтожен. И вот какая-то хитрая нищая старушка успела стащить с трупа тоненькие вышитые туфельки-чулочки. И потом показывала их за деньги всем желающим, так что в конце концов стала состоятельной женщиной, купила себе дом и не должна была больше просить милостыни.

Так что не так уж и плохо закончилась вся эта история, не правда ли?