КИСТЬ, СТРУНЫ, ИНТРИГИ В ДРЕВНЕЙ ЯПОНИИ

Эта эпоха родила невероятную литературу, прежде всего – совершенно современный психологический роман чувств, воспитания, отношений.

Даже древнеримская литература, иногда поражающая своей современностью, понятна нам лишь своей рациональной основой, она близка нам логикой и мыслью.

Хэйанский же дневник – никки или дзуйхицу – могла бы вести любая современная алматинка, москвичка или парижанка, ибо это записки о личных переживаниях, чувствах и всякой ерунде, которая за день приходит в голову.

Хэйанский роман – моноготари – в Европе, да и во всем прочем мире, не имел своего аналога до появления почти тысячу лет спустя «Гордости и предубеждения».

Ибо это романы не столько событий, сколько психологического анализа.

И большинство произведений хэйанской литературы вышло из-под женского пера. Более того, мужчины, пишущие тогда, часто прикрывались женскими псевдонимами и вели повествование от лица дам. Как Жорж Санд и братья Беллы – только наоборот.

«Вот и я, женщина, решила попытаться написать то, что называется дневником. Их, говорят, мужчины тоже ведут» – начинает свой знаменитый «Дневник путешествия из Тоса» Ки-но Цураюки, великий японский поэт, составитель классических поэтических антологий. Укрыться за женским обликом он желает потому, что его текст написан слоговой азбукой, почти без использования иероглифов-кандзи, так писали женщины, так писали для женщин, и так написана вся знаменитая хэйанская литература.

Именно благодаря литературе призрачный, растаявший в минувшем Хэйан встает перед нами сегодня во всем своем странном блеске, позволяя понять, откуда взялась там такая плеяда женщин-творцов. Увы, немногое сохранилось от хэйанского литературного великолепия: несколько десятков крупных произведений пары десятков авторов и обрывки-цитаты. По многочисленным отсылкам к утраченным ныне текстам мы можем представить, сколько мы потеряли, увидеть, что у нас в руках: жалкие крошки от огромного числа работ, созданных в ту эпоху. Но хоть что-то.

В противовес господствующим нынче левым взглядам рождение девочек во многих культурах нередко было явлением столь же радостным, как и рождение мальчиков. Ну, или столь же нерадостным – смотря по обстоятельствам. Но мальчику, как будущему кормильцу и защитнику, все же во многие времена отдавали предпочтение. Но только не в Хэйане.

Единственные родильные покои, в которых появление на свет младенца мужского пола было крайне желательно, – это родильные покои императорского дворца, во всех прочих семьях родители прежде всего хотели девочек. Особенно среди аристократов и условного среднего класса. Именно девочка, а не мальчик (удачная, конечно, девочка), была шансом на значительное улучшение положения семьи.

О да, согласно всем буддийским канонам, женщина, конечно, считалась существом вторичным, слабым, подчиненным – все как положено, хэйанские дамы и сами обожали вставлять к месту и не к месту сожаления о греховности своей женской сущности, но нам все же, если можно, дайте девочку. А мальчика можете выкинуть на рисовое поле, спасибо большое.

Потому что девочек был дефицит страшный по вполне объяснимым причинам. Во-первых, хэйанская Япония не воевала. Нет, там периодически приходилось усмирять отдельные вспышки недовольства в провинциях, айны и прочие «местные дикари» иногда давали жару, но все это были очаговые конфликты, не требующие сильной армии и особой крови. Поэтому юноши тут на войнах практически не погибали, а вот женщины умирали в родах ничуть не реже, чем во всех прочих краях планеты. Если не чаще, так как специфика рисовой и во многом растительной диеты имела своим последствием нарушения в развития костяка (это за последние полвека японки благодаря изменению национального рациона выросли почти на двадцать сантиметров и практически избавились от массовой дисплазии тазобедренных суставов).

Во-вторых, в Японии была очень сильна традиционная матрилинейность семей, при которой женщина всю жизнь жила в доме своих родителей, и ее дети оставались в этой же семье. А мужчина лишь навещал свою супругу или своих супруг, так как моногамного брака как такового в Японии очень долго не было – к Хэйану он только-только начал появляться и то со своими особыми элементами, но к этому мы вернемся позже. В связи с таким положением дел очень многие мужчины оказывались без жен и подруг, так как женщины выбирали себе партнеров из мужчин наиболее успешных, знатных и богатых, часто предпочитая быть пятой женой господина тюдзе, чем единственной и неповторимой супругой жалкого ничтожества восьмого ранга.

А если мы не забудем, что всякой приличной даме полагалось еще неизмеримое число юных и не очень фрейлин и служанок, которые тоже надолго уходили с общего брачного рынка, то мы поймем, что найти жену в хэйанской Японии было делом очень сложным, девочек, повторимся, категорически не хватало на всех желающих. Крестьяне отдавали своих дочек в столицу, ремесленники – господам, низшая аристократия – высшей аристократии, высшая аристократия – в императорский дворец, который в те времена был истинно женским царством.

И да, вспомним еще распространенное тогда правило, что сын не мог быть выше отца по положению, а внук – деда. То есть если в вашей семье дослуживались только до шестого ранга, то, как бы талантлив ты ни был, ты никогда не получишь пятый ранг и не увеличишь доходы, ибо это будет нарушение традиции и скандал. А вот если бы ты был девочкой... красивой, талантливой девочкой, затронувшей сердце вельможи... Ну, тогда твоему покойному прадеду особым указом могли пожаловать посмертный ранг повыше, чтобы вельможе было с тобой приличнее детей заводить. И вся твоя семья ехала вверх на социальном лифте на глазах у умирающих от зависти соседей.

Немалая часть хэйанских романов содержит рассказы о том, как некий бедный род (желательно знатного происхождения изначально, но захиревший и выродившийся в провинции) породил безупречную красавицу, смутившую покой высшего сановника, а дочери этой красавицы и сановника попали в императорский дворец и стали матерями императоров. Неслыханное счастье! Такова история, например, госпожи Акаси из «Гэндзи-моноготари» или прекрасной Отикубо из одноименной повести.

Но даже без оглядки на императорский дворец, если у тебя много красивых воспитанных дочерей, ты можешь породниться со многими знатными семьями и получить рычаги влияния на высших лиц государства. В «Уцухо-моноготари», другом классическом произведении, сюжет вертится вокруг вельможи, у которого есть восемнадцать дочерей от разных жен, дочери славятся своей красотой, вокруг вьются кавалеры, и, в конце концов, ловкий вельможа держит в кулаке почти все дела государства, потому что – если что не так – он просто заберет своих дочек вместе со внуками из домов их мужей. Мы же помним, что семьи в хэйанской Японии матрилинейные и права мужей ничтожны? Все решают дедушки и бабушки. Не надо было дедушку обижать, господин министр, мочите теперь свои рукава слезами раскаяния и просите прощения!

Поэтому японские аристократы из кожи вон лезли, чтобы соблазнить самых известных, талантливых, знаменитых красавиц, чтобы те родили им много дочерей, изначально овеянных славой матерей. Ну а мальчики им зачем? Ладно, пусть будут мальчики, но немного.

«Как ты можешь так относиться к сыну? – удивился Накатада. – Моя дочь только родилась – и я сразу прижал ее к груди. – Если бы у меня была такая дочка, как у тебя… – вздохнул Судзуси. – Мой сын не будет лучше меня. А если он будет еще хуже меня, на что можно надеяться? Если бы у меня родилась девочка, я бы учил ее играть на кото, дарил ей разные чудесные вещицы и с радостью предвкушал, как она будет служить во дворце и блистать там. У меня есть кладовая, полная сокровищ, необходимых для девочки»i«Уцухо-моноготари» (пер. В. Сисаури)

Раз уж начали цитировать, продолжим.

«Мать Накатада тщательно обтерла новорождённую, отрезанную пуповину завернула в данные ей Накатада штаны и взяла девочку на руки. Накатада, стоя на коленях рядом с пологом, за которым находилась его жена, стал просить:

– Сначала дай мне.

– Ты думаешь, что говоришь?! – воскликнула госпожа. – Как можно вынести ребенка наружу! Накатада, оставаясь на том же месте, натянул полог на голову и взял младенца на руки. Девочка была очень крупной и хорошо держала головку. Она была очень красива и блистала, как драгоценный камень.

– Какая большая! Наверное, поэтому жена так долго мучилась, – говорил он, прижимая дочку к груди.

– Ну-ка, ну-ка! – приблизился к нему Масаёри. Но Накатада ответил:

– Сейчас я вам ее ни за что не покажу.

– Ты уже теперь прячешь свою дочь? – засмеялся тот»i«Уцухо-моноготари» (пер. В. Сисаури)

Закрывание, запирание женщин в Японии очень отличалось от традиции гинекеев или гаремов, или женских половин китайских домов. Японку, особенно во времена Хэйана, как таковую никто от глаз людских не прятал. Девочки-простолюдинки носились по улицам, играя вместе с мальчишками, и одевались часто как мужчины и вели себя точно так же, горожанки торговали в лавках, привлекая посетителей, служанки ходили по улицам, не пряча ни лица, ни фигуры.

Совсем другое – девушка из знатной или претендующей на знатность семьи. Причем не всякая, а та, которую «воспитывают как красавицу». В одной и той же семье могли быть девочки, ведущие достаточно свободную жизнь, и девочки, лица которых никогда не видели даже их собственные братья, дедушки, а то и бабушки.

Считалось, что чужие взгляды не только неприличны, но и губительны для совершенной красоты: чем меньше глаз глядят на женщину, тем реже она болеет, тем ярче и нежнее будет ее красота, тем медленнее она будет стареть. (Если вспомнить, что Хэйан – это время бесконечных эпидемий простудных заболеваний и повального туберкулеза, то в этом суеверии можно обнаружить и некоторое зерно истины)

Покои девушки имели дополнительные пологи вокруг помоста с циновками, на котором девушка и проводила большую часть жизни: низкие столики для письма, еды и так далее ставились рядом с ее ложем. Непосредственно перед девушкой укреплялся ее особый церемониальный занавес на шесте с перекладиной – заглядывать за этот занавес могли лишь родители, сестры и самые приближенные служанки. Кроме того, девушку поощряли прикрываться веером или рукавом, даже общаясь с близкими родственниками. Если девушка отправлялась посмотреть на церемонию, в храм или в гости (редчайшие события, случавшиеся лишь пару раз в год), то ее дорогу к экипажу прикрывали щитами и ширмами, вокруг нее несли покрывала, экипаж тщательно закрывали занавесками.

Большую часть времени девушка проводила сидя или лежа, так как стоять в полный рост или ходить для знатной барышни считалось делом почти неприличным – по комнатам она передвигалась, скользя на коленях. Конечно, иногда приходилось вставать и на ноги, но лучше бы барышню никто за этим не заставал. В «Гэндзи-моноготари» один из героев влюбился в юную девицу, которую он совершенно случайно увидел стоящей в полный рост посреди комнаты: понять всю неприличность этого зрелища европейцу трудно, разве что представить, что это у нас какой-нибудь аристократ встречает принцессу, которая ползает по полу на четвереньках – вот примерно такой эффект.

Даже полюбоваться цветами в саду девушка могла лишь в щелку через штору, прикрывающую приоткрытую створку скользящей двери-ситоми. Ну, или вдыхать их аромат ночью, когда штору могли совсем убрать, чтобы любоваться полной луной, погасив светильники. В темноте красавицу не разглядишь, можно чуть менее остерегаться.

Скучать за занавесками хэйанской барышне, однако, не приходилось, потому что с самого юного возраста ее начинали учить. Занимались ее воспитанием непосредственно родители, а также те, кого в наших переводах именуют «служанками», если речь идет о знатной семье, или «фрейлинами», когда речь идет об императорском дворце. Хотя правильнее было бы называть и тех и других гувернантками и компаньонками, так как именно эти функции они и выполняли: настоящих служанок-простолюдинок, которые моют полы и выносят ночные горшки, к барышням и близко не подпускали.

Обычное окружение девочки даже из не очень знатного рода выглядело так. Одна или две кормилицы, которые кормят девочку грудью до семи-восьми лет минимум. Так как маленьким девочкам полезно пить молоко, а молочного животноводства Япония придумать не удосужилась, быков там разводили исключительно как тягловый скот, и мысль о том, чтобы выпить коровьего молока, хэйанцы восприняли бы так же, как мы бы отреагировали, например, на предложение хлебнуть свиного или собачьего. Кроме того, в девичьих покоях есть несколько «девочек-служанок», ее сверстниц, которые будут учиться и играть вместе с юной госпожой. Ну, и старшие «служанки» – обычно хорошие музыкантши, искусные каллиграфы, способные поэтессы и художницы.

Девочки играют в куклы, воспитывают ручных воробушков, слушают сказки и песни, а параллельно впитывают в себя основы правильного поведения, ритуалов, норм, учатся грамотной речи. Лет с четырех-пяти их начинают обучать грамоте и каллиграфии, музыке чуть раньше. Слоговую азбуку девочка выучит твердо уже к семи-восьми годам, а потом ее ждет изучение тысяч иероглифов кандзи, «истинных знаков мужского письма», хотя тут есть свои нюансы. Формально знание иероглифов не приличествовало женщине: ни в коем случае нельзя было хвастаться хорошим знанием иероглифов и написанной ими китайской литературы. А неформально – без таких знаний из девочки не могла вырасти хорошая поэтесса, поэтому ее всему этому учили, но как бы втайне и запретно. Даже императрица, которой по рангу было положено знать как минимум основные исторические китайские труды, занималась изучением этих трудов с приближенными дамами в условной тайне от прочих прислужниц. Поэтому женщины в своих стихах лишь намекали на свое знание иероглифов или известные строчки китайских классиков, дамы же, которые смело использовали иероглифы в письме, высмеивались как самонадеянные хвастливые выскочки или зануды без вкуса, такта и воспитания.

Образованная хэйанская девушка должна была наизусть знать полные антологии японской поэзии «Кокинвакасю» и «Манъесю» (а это тысячи стихов-танка), кучу другой литературы, уметь играть хотя бы на одном струнном инструменте а желательно на трех-четырех их разновидностях, писать изящным почерком, уметь рисовать тушью хотя бы легкие наброски, которыми можно украсить письмо, уметь подбирать многослойные шелковые одежды по цветам, согласно случаю и времени года, знать основы химии, так как искусство создания ароматов для курильниц входило в число обязательных женских добродетелей, ее обучали основам религии и этикету, а учитывая, что уже к 12–13 годам она считалась невестой, свободного времени у ребенка было не слишком много.

Но самое главное, что от нее требовалось, – уметь самой экспромтом слагать пятистрочные стихи танка. Тут мы опять начинаем вступать в сферу непонимаемого, так как современный читатель, не знающий японского, обычно плохо догадывается, в чем смысл этих однообразных стихов с их вечными мокрыми рукавами, кричащими гусями и цветущими сливами. Пять строчек такой пустоты кто хочет напишет.

Все дело в какэ-котоба. Так называется прием, с помощью которого создаются многозначительные каламбуры японской поэзии. Каламбуры, которые переводчики даже не пытаются переводить, выдавая на-гора лишь верхний смысл стиха, ну, или пишут к каждому стиху примечание на пару страниц.

Дело в том, что записанное слоговой азбукой может быть записано и иероглифами, а иероглифы могут читаться по-разному, и все еще зависит от порядка знаков и от способа их произношения... Все это проще пояснить на примере, хотя большинство языков мира для какэ-котобы не годятся, но извратиться разок можно.

Это верхний слой. Рыбак возвращается домой, любуется пейзажем, беседует с горами и берегами. Теперь читаем так:

Совсем другая картина, не правда ли? Вот это вот максимально похоже на какэ-котобу, из которой и состоит вся хэйанская поэзия, которая всегда есть сложный остроумный каламбур с двумя-тремя слоями смыслов.

И такой каламбур тебе нужно быстро соорудить в «ответной песне», получив в самое неподходящее время очередной листок с нудными намеками на какие-то лиловые цветы и корни аира, а ты понятия не имеешь, что отправитель имеет в виду, хорошо, что под рукой есть умная служанка-наставница, которая сразу догадалась, из какого классического танка эта цитата и как ее тут обыграл автор письма....

Конечно, по-настоящему играть в эти игры могли лишь самые талантливые девочки с самым быстрым мозгом и самым хорошим чувством слова и мысли, а остальные таскали свои «экспромты» из выученных антологий, да и то за них чаще писали прислуживающие дамы. Но долго это никого обманывать не могло.

Когда девочке исполнялось 12-13 лет, она начинала представлять интерес на брачном рынке. Она по-прежнему проводила время в затворничестве. Но теперь ее опочивальня начинала смахивать на канцелярию, столько ей начинали слать писем потенциальные ухажеры. И дамы из родственных семейств. И сестры потенциальных кавалеров. И друзья семьи. И каждая хромая собака на улице. Десяток-другой писем в день – это была совершенная скромная норма.

Послать несколько строчек со стихотворением даме – хоть замужней, хоть монахине – было абсолютно в порядке вещей, если не писать в них о любви и прочих глупостях, а исключительно по делу: поздравляю с девятым днем девятой луны, присылаю двух фазанов в дар, а вот пара стихов по этому поводу. Но девушке можно было слать и любовные письма, даже если ты не имел ни малейших шансов и даже желания вступить с нею в брачный союз. Письма были пустяком, который никого ни к чему не обязывает, типа танцев на балу у европейцев (вот этому нашему обычаю хэйанцы бы страшно удивились).

Девушка могла отвечать, а могла не отвечать. Если она никогда никому не отвечала, начинали ходить слухи, что она бесчувственная и бездарная, поэтому внимательные родители и ответственные прислужницы бдели над перепиской девушки и следили за тем, чтобы она отвечала кому надо и как надо. Тем временем служанки, которые всегда были заинтересованы в брачных успехах барышни, разносили слухи о том, сколь невероятно прекрасна, изысканна и во всем бесподобна юная госпожа.

Если эти рассказы хотя бы изредка сопровождались ответными письмами с изысканными стихами, написанными почерком самой девушки (что быстро выяснялось, так как почерк всех ее служанок легко было раздобыть и потом сравнить с написанным), то о девушке начинали ходить восхищенные разговоры.

И кавалеры столицы уже хором сходили с ума от желания услышать ее хоть краем уха, увидеть ее хоть краем глаза, подкупить служанку, прокрасться в сад, заглянуть в щелку, чтобы при свете светлячков увидеть смутно профиль... Все! Влюбился!

Брак состоял в том, что мужчина три ночи подряд тайно пробирался в покои девушки и проводил с нею ночь, убегая под утро и посылая благодарственные стихи, а на третий раз оставался уже открыто, и утром его формально приветствовали новые родственники.

Конечно, в нормальных семьях такие дела старались на самотек не пускать, родственники всегда устраивали так, чтобы в сад проник тот, кому надо было проникнуть, и никак иначе, хотя всякое бывало.

Если же у родителей были амбиции серьезные, а подходящих женихов на примете не было, то девушку, когда она начинала получать письма, отправляли служить в императорский дворец, который был самым крупным домом знакомств Хэйана, ибо там бесконечно шло ухаживание придворных за фрейлинами, завязывались любовные и брачные союзы. Девушки, которые предназначались самому императору, конечно, были на особом положении, под строгим надзором, но даже и они нередко успевали оскоромиться, прежде чем император или наследник престола успевал добиться у них успеха – в этом случае, конечно, о высоком положении речь уже не шла, стать супругой императора оскандалившаяся не могла, зато могла остаться тут придворной дамой и вести приятную жизнь в окружении высокообразованных подруг, наслаждаться музыкой, стихами и разговорами, а также любовными связями с разными придворными, уезжая изредка рожать к себе домой, осчастливив родителей выводком новых внуков, о которых так или иначе заботились и их отцы, финансируя семью своего ребенка. Большинство же девушек все же скромно проводили во дворце несколько недель или месяцев, успевали попасть на глаза подходящему сановнику и потом выходили за него замуж.

После брака у хэйанки было много вариантов судьбы. Например, можно было остаться жить дома практически всю жизнь, изредка встречая мужа-гостя, проводя время в составлении изящных стихов о том, как этот мерзавец заставляет ее страдать, ревновать и чахнуть, потому что у какой там особы из шестого квартала он изволил ночевать последнее время – только злым духам известно. Таким страданиям ревнивой жены посвящен чудесный «Дневник эфемерной жизни» Митицуна-но хаха. Автор, супруга сановника Фудзивары Канэиэ, много лет вела записи о своей печальной судьбе при неверном супруге, постоянно обмениваясь изящными письмами с другими женами Канэиэ, с которыми они вместе художественно осуждали изменчивую душу мерзавца, особенно когда он обзаводился новой пассией.

Ну не изысканно ли? Уж куда изящнее, чем «я думала, он у тебя торчит, а он к какой-то новой ускакал! – нет, здесь его давно не было, а я-то думала, что он у тебя ошивается!»

Можно было оказаться той самой «главной супругой», иначе Госпожой Северных Покоев – в этом случае девушка переезжала в дом к мужчине, занимала там главные покои и распоряжалась его хозяйством. Такая судьба считалась завидной, но несколько тривиальной, так как не предполагала изящных переживаний, которые так украшают женскую судьбу и душу. Правда, если речь идет о знатных семьях, то это упущение наверняка будет наверстано супругом, который не преминет заселить боковые флигели усадьбы женами рангом пониже, так в усадьбе появится тот дух здоровой и творческой женской конкуренции, который высоко ценился хэйанцами, поскольку очень оживлял повседневную жизнь, превращая ее в бесконечную череду интриг и интересных событий.

Можно было расстаться с мужем и завести другого – это тоже было в порядке вещей. Или остаться в гордом одиночестве и начать ездить в паломничества по монастырям, в загородные имения к друзьям и на торжественные церемонии в провинциях, путешествуя по всей Японии с горсткой слуг, ночуя в гостиницах, отмокая в купальнях на горячих источниках, бегая пешком по горным тропам и пользуясь практически полной свободой, на которую уже имела право женщина, сбросившая с себя, наконец, ярмо «закрытой красавицы». Тем более что большинство земельных наделов, денег и объектов недвижимости в хэйанской Японии находилось в женских руках. Ибо таково правило матрилинейной системы: «мать всегда известна, наследование идет от бабушки к внучке, мужики же все растратят на посторонних девиц и их детей от других браков».

Конечно, Хэйан не смог бы продержаться слишком долго. Этот оазис культуры и изысканности, не знавший войн и даже смертных казней (уж если за соблазнение наложницы императора тут полагалась всего лишь ссылка на пару лет, можем себе представить мягкость хэйанского закона), и так продержался невероятно долго. Теснящиеся в столице аристократы, упражняющиеся в каллиграфии и музыке, потихоньку передавали реальную власть над страной в руки грубых и неразвитых «служилых людей», которые, захватив в конце концов рычаги управления провинциями, аккуратно сдвинули в сторону императорский двор и организовали собственное правительство. Этих служилых людей мы знаем под именем самураев, и они принесли в Японию совсем другую историю и нравы, решительно изменив в ней все, в том числе и положение женщин.

От уникального мира Хэйана у нас остались только прекрасные книги.