НОВЫЙ ГОД В КАЗАХСКОЙ ССР

К концу 1920-х годов елка была объявлена «буржуазным предрассудком» и отвергнута не только по идеологическим, но и по практическим соображениям. Антиелочная пропаганда заявляла, что массовое уничтожение молодых деревьев наносит огромный экономический ущерб. В 1928 году елку официально запретили, а Дед Мороз был признан союзником священников и кулаков.

В середине 1930-х годов отношение к Новому году и новогодней елке кардинально изменилось. Открыто обсуждалась идея использовать Новый год и елку для продвижения государственных интересов. Активная кампания по возрождению елки обосновывалась тем, что ее следует рассматривать иначе — как способ подарить советским детям радостный праздник, ввиду отсутствия у них полноценного и веселого альтернативного праздника для их воспитания. Подчеркивалось, что елку не следует считать религиозным предрассудком, так как это вовсе не христианский обычай, а традиция, пришедшая из язычества.

С 1935 года елка вновь заняла место в праздновании Нового года, пройдя идеологический ребрендинг: от статуса «врага народа» до символа радости, семейного уюта и единства, адаптированного под задачи социалистического государства.

Возвращение Нового года и елки в 1930-х годах стало прагматичным шагом для укрепления праздничных традиций, заполнения пустоты в советском календаре и мобилизации населения.

Особое внимание уделялось детям, что одновременно вовлекало женщин в участие в официальных советских мероприятиях. Тем не менее не все публичные празднества полностью соответствовали предписаниям официальной идеологии. Традиционные обычаи, включая рождественские элементы, проникали и в новогодние мероприятия.

Новогодние праздники сформировали широкий спектр общественных смыслов, способствуя укреплению социальных иерархий. Роскошные елки, изысканные блюда и торжественные мероприятия организовывались для партийной элиты. Советская хроника транслировала сцены изобилия: столы с деликатесами, ярко украшенные елки и атмосферу праздничного веселья. В то же время те, у кого были материальные ресурсы, устраивали дома елки, украшали их и готовили особые блюда, иногда тайно связывая эти празднования с Рождеством, несмотря на официальные запреты. В свою очередь, это демонстрировало двойственность культурной адаптации: публично Новый год подчеркивал советские ценности, но в частной жизни он мог сохранять элементы традиционного уклада.

В обществах с христианскими традициями советский Новый год заимствовал элементы Рождества, что облегчало его принятие населением. Однако в таких культурах, как казахская, этот праздник не имел ни исторической, ни религиозной основы.

Для казахов, вчерашних кочевников с мусульманским мировоззрением, Новый год был столь же чужд, как и другие советские праздники. Его внедрение сопровождалось идеологическим подчинением, делая его сугубо советским праздником. Поэтому все обряды, связанные с празднованием Нового года, следует рассматривать в контексте процесса советизации казахов и формирования духовных основ социалистического образа жизни.

В отличие от многих советских праздников, которые утратили свою актуальность после распада СССР, Новый год сохранил популярность, став частью повседневной жизни и культурного наследия, переосмысленного в условиях современной реальности.

В 1940–1950-е годы Новый год в Казахской ССР официально преподносился как масштабный и организованный праздник. Газеты неизменно приводили примеры из Алматы, которая играла роль центра притяжения и витрины успехов социализма.

В столице проводились утренники с кукольными представлениями и джазовыми номерами в кинотеатрах. В парках устраивались зимние развлечения: карусели, снежные горки, катание на осликах под звуки духового оркестра. Рестораны и чайные алматинского треста столовых готовились к обслуживанию новогодних вечеров и елок. Например, в декабрьском выпуске «Казахстанской правды» за 1946 год ресторан «Ала-Тау» — одно из самых больших предприятий общественного питания в республике — приглашал гостей на программу, продолжавшуюся до 6 часов утра.

Кроме привычных танцев, конфетти и обильного ужина, проводились на Новый год игры и даже бал-маскарад. Вот объявление от ресторана №1:

Устраивались новогодние вечера не только в ресторанах, но и в кафе и закусочных. Правда, такие елки проходили намного скромнее — без широкого ассортимента алкогольных напитков, без бала-маскарада:

Или вот объявление 1953 года:

Однако за блеском столичных праздников скрывалась другая реальность. Большинство жителей республики переживало кризисные послевоенные годы, связанные с системным голодом, репрессиями и бедностью.

В регионах Новый год если и отмечался, то в виде школьных утренников и скромных мероприятий в местных клубах, а в районных центрах организовывались ярмарки. Тем временем лучшие сельскохозяйственные продукты отправлялись из колхозов в столицу республики для обеспечения разнообразия на столичных ярмарках.

Алматы, как столица, должна была демонстрировать достижения социализма. Поэтому в предновогодние дни акцентировалось внимание на роскошности предпраздничной суеты:

После волны советских антиалкогольных кампаний алкогольные напитки стали занимать важное место и в идеологической пропаганде советского быта, особенно в республиках Центральной Азии, и ключевое место тут занимал самый советский из всех напитков — «Советское Шампанское»:

Конечно, одним шампанским, даже если советским, дело не ограничивалось — и про закуску не забывали:

Не забывали в рекламах и про новогодние елки, которые, по их словам, раскупали как горячие пирожки. Даже на «невозмутимых осликах»:

Празднование Нового года с собственной елкой стало символом статуса среди новой элиты, поскольку специальные праздничные покупки, такие, как елочные украшения, были возможны только для горожан, имеющих доступ к ресурсам. А праздник встречи Нового года, балы-маскарады с джаз-оркестрами и танцами служили демонстрацией советской модерности. Однако это не отменяло неравенства в доступе к благам и официальной роскоши, что ярко подчеркивало социальное расслоение за фасадом пропаганды.

В действительности эти празднества оставались доступными лишь избранным слоям населения, символизируя престиж и принадлежность к «поощряемому» классу, к которому многие стремились.

В декабре 1960 года газеты писали:

Появление первой общественной елки в центре города стало символом важного изменения: Новый год, ранее остававшийся привилегией городской элиты, стал доступным для всех слоев населения. Общественная елка превратилась в место, где объединялись личное и общественное, семейное и государственное.

Под сиянием разноцветных огоньков жители Алматы могли почувствовать себя частью одной большой советской семьи. Эту идею передавали стихи того времени:

Подобные строки, регулярно публиковавшиеся в газетах Казахской ССР, подчеркивали идеологический смысл праздника. Новый год преподносился не только как время радости, но и как важный инструмент воспитания гражданских и коммунистических ценностей. Праздник служил демонстрацией заботы государства о каждом его гражданине. Следовательно, принятие Нового года в казахской культуре стало частью более широкой динамики советизации.