ПЕРЕОСМЫСЛЯЯ ОРДУ

В этой связи особо важно подчеркнуть значение политических собраний. Их названия могут различаться в зависимости от периода или источника, но остаётся неизменным принцип коллективного обсуждения. Существовали чётко регламентированные вопросы, по которым хан советовался с другими — обсуждали, спорили и принимали решения совместно. Этот принцип общего правления мы видим и на протяжении всей истории монгольских государств-наследников.

Особенно важным этот момент становится в контексте престолонаследия — процесса особенно чувствительного. Меня завораживает это сочетание традиции и гибкости. С одной стороны, глубоко укоренившиеся обычаи, такие, как культ династии Чингизидов, одной из самых долгоживущих в мировой истории. С другой стороны, умение системы подстраиваться под новые политические и геополитические реалии. И в этом, я считаю, заключалась одна из её сильнейших сторон — будь то ранняя Монгольская империя или Казахское ханство. У них было очень тонкое понимание окружающей политической среды. Они думали не только о внутреннем управлении, но и о своём положении относительно соседей, реагировали на изменения и адаптировались.

Недавно я перечитывал, как Рашид ад-Дин пишет об инаугурации хана Мункэ — курултае, процессе политического собрания и избрания. Поразительно, насколько он похож на более поздние описания церемоний избрания казахских ханов — даже в 17–18 веках. Почти идентичный ритуал. Всегда присутствует борьба за власть и обязательно — выборность хана.

Ещё один аспект, который я нахожу особенно важным и отличающимся от западных моделей, — это отношение к городам. Существует распространённый стереотип, что кочевники не строят городов, а только их разрушают. Это отражает более широкое заблуждение, особенно распространённое в западной историографии.

Но если мы внимательно посмотрим на Золотую Орду, то увидим, что это не так. Да, в периоды завоеваний разрушения были, но Орда тоже строила города. Причём — достаточно развитую городскую инфраструктуру. У них было понимание сложной урбанистики: как организовывать, проектировать и управлять городами.

Интересно, что сами они в этих городах зачастую не жили. И это, как мне кажется, говорит о совершенно иной концепции государства и общества. Для степных государств важнее были люди, а не городские стены. Поэтому, когда обстоятельства вдруг менялись — будь то суровый климат, война, голод или иные потрясения, они могли спокойно оставить город и начать всё заново в другом месте. Это принципиально иное мышление по сравнению с европейским. В Европе такие города, как Рим или Париж, часто неотделимы от национальной идентичности и суверенитета — их будут защищать до последнего. У кочевников же логика иная: государство — это не город, а народ. И это, я думаю, многое объясняет в их политической культуре.

Если сравнивать Улус Джучи — Золотую Орду — с другими моделями имперской власти в монгольском мире, в чём заключалась её особенность? Чем подход Джучидов к государственности отличался, скажем, от династии Юань или Чагатаидов?

Здесь важно учитывать несколько факторов, но один из ключевых — география. Если посмотреть на всю Монгольскую империю, то потомки Джучи унаследовали стратегически важные территории. В отличие от Чагатаидов, которые были географически зажаты между землями собратьев и не имели пространства для расширения, перед Джучидами простиралась дорога к Западу — и они умело этим воспользовались.

Вместо бесконечных войн они постепенно сместили акцент в сторону дипломатии и торговли. Это одна из идей, которую я развиваю в книге: Джучиды одними из первых прервали цикл военных кампаний и перешли к долгосрочным экономическим и дипломатическим отношениям.

К концу 13 века империя Юань ещё активно расширялась и перестраивала свои земли, тогда как Джучиды уже определили свои границы. Они знали, кто их соседи, как с ними взаимодействовать и какую выгоду извлекать из этих связей. Это привело к своеобразному миру — не просто отсутствию войны, а сознательному стратегическому выбору в пользу обмена, а не завоевания.

Джучиды в значительной мере контролировали северный торгово-политический коридор от Монголии до нынешней Украины. По размеру своей территории они существенно превосходили другие монгольские ханства. Это также объясняет их экономическую устойчивость. Даже во время Чёрной смерти, когда большая часть Евразии была охвачена эпидемией, Джучиды смогли оправиться. К концу 14 века они снова стали динамичной силой. Они не просто выжили — они восстановились, расширились и адаптировались, тогда как, скажем, государство Хулагуидов находилось в упадке.

Одна из важных тем, о которой мы ещё не поговорили, — это религия, в особенности ислам. Существует представление, что монголов якобы затащили в ислам уловкой, предлагая его «смягчённую» версию, в которой, например, игнорировался запрет на алкоголь. Но если почитать о ханe Берке, то он представляется искренне верующим — отказывался участвовать в курултае, если ему не обеспечивали отдельный халяльный стол.

В моих исследованиях видно, что ислам в этот период играл особую роль — особенно начиная с середины 13 века, что совпадает с падением Аббасидского халифата. Конечно, сам институт халифата не исчез, халифы продолжали существовать в Египте под покровительством мамлюков. Но с политической точки зрения халифат уже не играл прежней объединяющей роли.

Важно понимать, что в этот момент происходило и с другими мусульманскими державами. Сельджуки в Анатолии переживали упадок, Хорезмшахи, которые когда-то были мощнейшей военной силой, даже более грозной, чем Аббасиды, также пали. Монгольское завоевание разрушило весь прежний политико-религиозный порядок. Лидерство в мусульманском мире оказалось раздробленным и дезориентированным.

Поэтому, когда хан Берке принимает ислам — не ради формальности, а как личный, осознанный выбор, — это имело огромный символический смысл. Ещё до того, как ислам стал официальной религией Золотой Орды, было важно, куда мусульманский мир начал обращать взоры.

Многие мусульманские общины искали новый политический центр, двор, который не только их примет, но и обеспечит защиту и легитимность. Берке и его преемники создали именно такое пространство. Их двор стал новым центром исламской жизни и власти. При этом правители-Джучиды — как и многие монгольские ханы — отличались исключительной веротерпимостью. Они не навязывали религию силой, и именно эта гибкость, эта приверженность к терпимости способствовала социальной сплочённости в масштабах всей Золотой Орды.

Одна из особенно интересных тем, которую я просто не могу не затронуть, учитывая ваш особый исследовательский интерес, — это роль женщин. В сравнении с Европой, Ближним Востоком и Китаем монгольские женщины играли гораздо более заметную роль в политике и экономике. Как вы это оцениваете?

Это действительно завораживает. Путешественники — будь то из мусульманских стран, Европы или Восточной Азии — испытывали потрясение, когда видели женщин при дворе. Взять хотя бы двор Джучидов. Я люблю подчёркивать, что хан никогда не правил в одиночку. Рядом были вожди племён, военачальники, но и главная жена хана обладала огромной властью. На миниатюрах того времени хан и его супруга часто изображены сидящими рядом на двойном троне. Я так объясняю своим студентами: это не один правитель, а политическая пара. Династическая легитимность — это не только фигура хана, но и род, преемственность, общее правление.

Иногда даже религиозные функции делились между супругами. Известны случаи, когда хан курировал исламскую общину, а его жена — христианскую. Некоторые из этих «хатун» сами были христианками, посещали церковь, поддерживали контакты с христианским населением. И это было мудрым политическим решением в условиях многоконфессиональной империи. Они признавали разнообразие подданных и включали его в систему управления через совместное представительство.

Мы видим это и на дипломатическом поприще. Известны письма, которыми обменивались джучидские «хатун» с европейскими правителями — даже с Папой Римским. Эти женщины принимали послов, вели переписку, курировали торговые сети. Они вмешивались в торговые споры, особенно когда джучидские купцы подвергались нападкам генуэзцев. У них была реальная экономическая власть, и это до сих пор удивляет многих западных учёных.

Я также интересуюсь материальной культурой — в частности, одеждой. И миниатюры, и археология показывают, что одежда женщин была удобной, просторной, приспособленной к передвижению. Это не женщины в корсетах и тесной обуви — их костюмы позволяли ездить верхом, путешествовать, управлять. Они часто не покрывали головы и были заметны в публичном пространстве, что удивительно для исламского мира того времени.

Особую роль играли головные уборы. Например, «бокка» — высокий красный головной убор монголок, который часто изображали на миниатюрах. Бокки сразу делали женщин узнаваемыми. Их носили не только знатные женщины — даже жена пастуха могла надеть ее более скромный вариант. Красная бокка стала символом гордости и видимости, знаком статуса и брачного положения.

Прямо как казахский саукеле — высокий, яркий свадебный головной убор, который просто невозможно не заметить на всаднице. В дипломатии ведь тоже женщины играли важную роль. Несколько византийских принцесс, включая представительниц династии Палеологов, вышли замуж за представителей элиты Джучидов — и это были не просто символические браки, а стратегические союзы, связанные с торговлей и политикой. Очевидно, ни один двор не отправил бы принцессу в страну, где женщин не уважали бы и не обеспечили бы им безопасность.

И что мне особенно интересно — чингизиды дочерей не выдавали замуж куда попало. В Византии, напротив, женитьба принцесс часто была просто элементом политической машины, и воля самой женщины в этом учитывалась не всегда.

А у монголов — особенно в высших кругах Чингизидов — всё выглядело иначе. Эти женщины были важными фигурами, и всё указывает на то, что их не заставляли выходить замуж против воли. Их браки становились темой долгих переговоров, особенно если невеста происходила из влиятельного рода.

Складывается впечатление, что тут важно было не только политическое значение брака, но и согласие самой женщины.