ПОТЕРЯННЫЙ ОФЛАЙН

В зале велик соблазн сразу наброситься на эффектные живописно-скульптурные работы. Яркая оболочка цепляет, но зацепившемуся бывает сложно разглядеть нюансы. Большая часть картин запечатлевает квартиру художника. Нередко в кадре оказываются жена и сын. Такое «однообразие» помогает зрителю сосредоточиться на трактовке, порой меняющей помещение до неузнаваемости.

В правом отсеке зала относительно «старые» холсты, но уже в них видна важная особенность картин Байгалиева. «Четыре комнаты» — целая квартира, которую не охватишь единым взглядом даже из коридора, излюбленного наблюдательного пункта автора. Коридор — объединяющее пространство, позволяющее перемещаться и вмещать в себя разную жизнь комнат. Но человеческого взгляда живописцу мало. Крайние помещения увидены как бы камерой наблюдения, а центральные — с привычной высоты роста. Кухонную сцену («Ночью на кухне») Байгалиев тоже превращает в панораму с несколькими точками зрения: взгляд то убегает в темноту коридора, то норовит ускользнуть в распахнутое пространство города за окном. В «Ожидании Жана» открытые двери в подъезд и комнаты зовут «подглядеть», а зеркало тесной прихожей отражает «уходящий вдаль» коридор. «Жатағой» ловит каждое движение жены, убаюкивающей сына. Иным способом художник показывает такое же «сверхзрение» — стремление увидеть невидимое.

Интересно, что дом, будучи пространством защищенности, оказывается одновременно соразмерным человеку полем исследования. Художник постоянно пытается раздвинуть границы восприятия замкнутого пространства, что проявляется даже в удлиненных форматах холстов. Вечная вольница беспорядка вкупе с кривизной предметов как бы наделяет вещи самостоятельной жизнью. А их избыток — возможность до бесконечности изучать свой «островок» пространства.

За всем этим стоит один посыл: наши способности взаимодействия с реальностью весьма ограничены, особенно когда речь идет о повседневном, скользящем восприятии. Человек довольствуется не слишком большим фрагментом мира, доступным органам чувств и сознанию, и имеет дурную привычку принимать его за целое. Байгалиев ощущает тесноту этих границ и пытается пробиться к постоянно ускользающей действительности. Как будто чувствует, какая опасность таится в потере нашего хрупкого контакта с ней.

В работах 2023–2024 годов (левый отсек) интерьеры выглядят совсем иначе. Живопись тут более экспрессивная, нервически напряженная. Углы предметов и помещений заостряются. Контрастные полосы светотени режут плоскости. Из колорита почти исчезают теплые и яркие цвета — здесь торжество черного, белого, серого (бывает и красный, что только усиливает тревогу). Явным (главным?) героем этих полотен оказывается пустота. Названия «В коридоре никого» и «Один в комнате» красноречивы. Мотив одиночества прозрачен и в геометричной композиции «Между этажами», напоминающей графику Эшера: в пустом помещении забыты стол, одна табуретка и единственная чашка. Тот же набор «заброшенного человека» в угловой комнате на холсте «В конце коридора». Эти две работы — самые пугающие на выставке.

Квартира окончательно обретает космическое измерение и оборачивается лабиринтом непознаваемого мира. Пожалуй, это особенно чувствуется в «Коридоре», где реализм растворяется в геометрической абстракции. Из темноты «в конце коридора» глядит на художника и зрителя смерть, гостья из инобытия, в нашем мире облаченная в костюмы страха или тревоги. Неизвестность — не только пространство исследования, вечно влекущего интереса и тяги к органичному слиянию субъекта с миром, но и зона, в которой особенно остро чувствуется уязвимость живого существа.

С этим блоком работ отчасти рифмуется «Пополам» — квинтэссенция натюрморта, в классическом искусстве так часто напоминавшего о скоротечности сущего. Разлом стола на черном космическом фоне обещает, что вот-вот вся посуда упадет и разобьется. Хаотичное расположение предметов вызывает ассоциацию с бегством героев «Последнего дня Помпеи» Брюллова. Но интереснее то, что «разламываются» сам холст и вышедший из него скульптурный кувшин. «Гибель» случается не только в живописном, но и в нашем пространстве.

В этом смысле очень интересны большие живописно-скульптурные инсталляции. В «Из комнаты» вываливающийся в зал стол не успел встать на ноги. Посуда вот-вот соскользнет с него. Застывший в падении стул напоминает ребенка, впервые пытающегося принять вертикальное положение. Хрупкость и подвижность одинаково присущи жизни. Эта двойственность есть и в центральной инсталляции «Внутри пространства, в котором я живу». Табуретка, стол, стул, мольберт, бокалы — у всех проблемы с устойчивостью. Здесь царит асимметрия. Все кособоки и «неправильны», но как раз это делает их индивидуальностями. Живописная экспрессия преобразуется в динамику вещи-существа. Густая фактура — ее выращенная и сочащаяся витальностью плоть.

Превращение живописи в скульптуру не стоит сводить к артистическому трюку или голому обновлению якобы «устаревшей» живописи. В этих работах видится, скорее, ответ на общемировой и опасный процесс. Гиперинформационное общество и перемещение жизни в онлайн отдаляет человека от природной реальности — и прежде всего той ее стороны, которая с трудом поддается рационализации и вербальной формулировке. Лихорадочный ритм жизни и скорость перенасыщенного инфопотока в медиа и соцсетях, где торжествуют все более короткие форматы, приводят к тотальной рассредоточенности. Необходимость постоянно реагировать на сигналы перемешавшихся онлайна и офлайна мешают заглянуть «в глубину» — тем более что поверхность сплошь состоит из «мигающих лампочек».

Онлайн-поле неизбежно абстрагирует действительность, людей низводит до юзеров, медийных образов или статистических данных (как в новостях о «сотнях» погибших на войне). Стоит ли говорить о манипуляциях пропаганды, рекламы или трендовых блогеров, мастерящих иллюзию «общественного мнения» для подписчиков, абстрагированных до безликой аудитории? Навязчивое мельтешение этих иллюзий оказывается чем-то вроде экрана-стены. Она не позволяет человеку вырваться к реальности — пространству, где доступное восприятию, осознанию и оформлению — всегда отсылка к неизвестности. Но лишь там и может обитать переменчивое, хрупкое и сложное живое существо. Абстракции слишком плоски для его объема, и в них оно непременно теряет большую часть себя. Впрочем, это не единственная опасность. Утрата чувства реальности — это исчезновение способности к сопереживанию (юзерам, образам и ролям куда сложнее эмпатировать) и размывание ценностей (трудно защищать то, во что до конца не веришь, особенно в мире переменчивых трендов).

Скульптурная живопись Байгалиева (в зале, помимо больших инсталляций, ее хватает — например, «Натюрморт на ковре» напротив входа) — своего рода «развиртуализация». Художник пробивает плоскость холста-экрана и протягивает зрителю оживленный живописной фактурой предмет. Как бы предлагая ему: рассмотри их — лимон, сочные гранаты, заколдованные орнаментами вазы, кувшины, скатерти и пиалы. Видишь, какие они плотные, фактурные, красочные? Это уже не изображение. Это — на самом деле…

В лабиринте реальности бывает страшно, но только здесь ощутима хрупкость и ценность жизни. Да и исследовать ее — пусть и с пониманием неисчерпаемости предмета — все равно намного интереснее.