Курс лекций историка-медиевиста Олега Воскобойникова о мировоззрении средневековых людей, о любви и семье, месте женщины в этом мужском мире, повседневной рутине, которая часто нарушалась войной. В последней лекции Олег Воскобойников рассказывает о том, кого в средние века считали изгоем и существовала ли тогда толерантность.
Перед вами, надеюсь, предстало общество, скреплявшее себя узами родства, любви, дружбы, поземельной или военной зависимости. Это общество, раздираемое распрями, искало правосудия и мира с самим собой. Для мира на земле оно нуждалось в мире с небесами и унаследовало от античности удивительно действенный институт взаимодействия с ними: церковь. Институт, в отличие от многих других, существующий две тысячи лет, всем смертям и грехам назло. Подобно тому, как замкнутым в себе миром Средневековье мыслило вселенную, такой же замкнутой ойкуменой оно мыслило самое себя: res publica christiana.i
"Европа", "западная цивилизация" тоже обладает – осознанно или неосознанно – набором координат и характеристик, по которым ее будут реконструировать будущие далекие потомки. Но они точно будут реконструировать европейскую картину мира и европейские поведенческие практики, сопоставляя их с теми современниками, кто на европейцев не похож, с теми, кого сами европейцы не считают такими же, как они. Разглядывая современных европейцев под исторической оптикой разной силы, они для начала найдут разительные отличия между континентами, даже говорящими на общем языке, скажем, на "глобиш-инглише". Затем посмотрят на Европу и найдут там итальянцев, сербов, албанцев, англичан и немцев, грузин и басков, украинцев и русских. Таких разных… Затем они заметят, что политики не во всем похожи на оперных певцов, а многодетные семьи – на однополые "паксы". Наконец, они поймут, что эта самая "западная цивилизация" со всеми ее координатами и правилами игры существовала в том числе потому, что сопоставляла себя с чем-то Иным, развивалась на фоне Чужого, что делала она это с большей или меньшей терпимостью или нетерпимостью, чуткостью к чужим голосам, готовностью или неготовностью принять непохожего на себя, всякий раз рассчитывая допустимые цифры "погрешности" по отношению к собственной "идентичности". А если они решат почитать периодику или художественную литературу далеких 2000–2020-х годов, то убедятся, что европейская цивилизация только тем и занималась, что пыталась опредéлить себя, нередко за счет окружающих.
У любой масштабной цивилизации есть граница, центры и периферии, даже если она не отгораживается от других миров ни колючей проволокой, ни визовым режимом – ни того, ни другого Средневековье не знало. Любое общество состоит из полноправных членов, но само их полноправие предполагает то, что кто-то его лишен, кто-то оказывается – навсегда или временно – отщепенцем, маргиналом, пришельцем или изгоем. Кто-то, наконец, – небезынтересный, но ненадежный сосед, которого лучше держать на безопасном расстоянии – например, православная Восточно-Римская империя, которую презрительно называют Византией. Поговорим о тех, кто в мире средневекового Запада не был "своим", но без кого этот мир все равно немыслим.
Еретики и ведьмы
Апостол Павел однажды сказал: "Надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные" (1 Кор. 11:19). "Разномыслиями" синодальный перевод передал греческое hairéseis, которое дало и всем известную кальку: "ереси". Но в другом месте он же предупреждает: "Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден" (Тит 3:10-11). Таким образом, проблема ереси родилась вместе с христианством. Парадокс средневекового мира – очередной! – в том, что власть, в том числе церковная, всегда нуждалась в единомыслии и единогласии. Но она же, твердой рукой ведя к согласию, порождала разногласия.
Около 600 года св. Исидор Севильский1
Во второй половине 12 века появились новые обозначения. В 1163 г. монах Экберт из Шёнау выпустил специальные проповеди против катаров. Это слово, восходящее к греческому "чистый", произнесенное на немецкий лад, стало обозначать попросту всякого еретика (Ketzer). От болгарских богомилов4
Означает ли обогащение лексикона преследования и появление новых аналитических текстов, что движение еретиков ширилось? Безусловно. По мере углубления христианизации углублялось и разномыслие. В отдельных городах, иногда землях, стали возникать группы людей, не желавших идти ко Спасению путем остальных. Одни отвергали службу священства, казавшегося им недостойным высокого призвания, осуждали его богатство, не верили в совершаемые им обряды. Другие утверждали, что возродили какую-нибудь древнюю форму благочестия, не ели мяса, называли себя апостолами. Организацией такие группы становились тогда, когда внутри стихийно возникала иерархия избранных, которые "крестили Духом" и благословляли трапезы.
Генрих II Плантагенет, один из создателей английского могущества, активно включился в охоту на еретиков, введя клеймение каленым железом в "Кларендонские ассизы" (1166). Король Сицилии и германский император Фридрих II (1220–1250) был едва ли не самым вольнодумным и просвещенным средневековым монархом. И он же в 1220-х годах опередил папство в разработке на практике принципов инквизиции.5
Налицо, однако, характерная тенденция: внутренний враг мог сплотить часто враждовавшие между собой духовный и светский мечи.i
Едва ли не самой знаменитой ересью Средневековья к началу 13 века стали альбигойцы (по названию города Альби на юге Франции) или катары ("чистые"). Они говорили на своем языке – окситанском, их поддерживала мелкая и крупная знать богатого Лангедока, они создали собственную церковную иерархию, фактически антицерковь, и такой раскол посреди Европы ни Рим, ни Париж терпеть не пожелали. Папа провозгласил крестовый поход против альбигойцев, который закончился их разгромом, а заодно ограблением и подчинением богатого Юга Парижу. Впрочем, о проповеди церковь тоже не забывала. Поддержку получили вернувшиеся в стадо "заблудшие овцы", которых окрестили "католическими бедняками", "добровольно униженными" (лат. humiliati). Ослабли гонения на аскетов вальденсов, благодаря чему это течение в скромном виде, но все же с собственными школами, существует по сей день.
Тем не менее традиционная проповедь потерпела полное фиаско, и тогда возникла такая форма компромисса, как нищенствующие ордена, основанные фактически одновременно уроженцем Умбрии Франциском из Ассизи и кастильцем Домиником Гусманом. Оба видели призвание в возрождении евангельского идеала бедности через личное повторение земного пути Иисуса. Оба понимали, что делать это нужно не в тени обители, а на городской площади. И оба, наконец, были свято уверены в том, что делать это надо с согласия церкви и папства, в постоянном контакте со священством и иерархией. Поведение Франциска и его ближайших учеников своим юродством многих эпатировало, многие его соратники шли на конфликт с окружающими, в добровольное изгнание, бродяжничество. Но многих окружающих распространение такого следования Христу во всех его земных мытарствах возвращало в лоно правоверия, показывая, что необязательно обвинять в своих грехах и несчастьях всех окружающих или нерадивого священника, достаточно исправить самого себя.
Церковь в лице некоторых кардиналов и епископов искренне восхищалась сочетанием личной религиозности этих новых столпов с умением привлечь к ней других. И не преминула этим подъемом воспользоваться, присовокупив к нему новое оружие – Инквизицию. В ней почти всегда видят сыскную службу Святого Престола, полицию нравов, смесь кнута и дыбы. Это лишь отчасти верно. В инквизиции подвизались как францисканцы, так и доминиканцы. Но именно последние отличались особым рвением, поскольку включали в свои духовно-воспитательные принципы культ образования и проповедническое красноречие. В результате они даже заслужили прозвище "псы Господни".i
Естественно, разработанный лучшими умами своего времени интеллектуальный аппарат схоластики, систематического рационального мышления, был направлен на шлифовку определений конкретных форм инакомыслия и "инакодействия", которые заслуживали тех или иных наказаний. В воображении следователя и обвинителя еретик по определению служитель дьявола, значит, несет в себе его качества, нуждающиеся в искоренении, выжигании. Сопротивление же обвиняемого легко становилось признаком присутствия в нем этой самой дьявольской силы, с которой нужно было бороться любой ценой, чтобы вырвать "чистосердечное признание". Позднесредневековая и ренессансная охота на ведьм, развернувшаяся в 15–17 вв., прямая наследница этой работы: не случайно "Молот ведьм" написан доминиканцами, хотя учитывает опыт инквизиторов и экзорцистов вовсе не только этого ордена.6
Все дело в амбивалентности ереси как явления церковной и вообще христианской жизни. Церковь обязана была судить ее, но не могла по определению стать объективным арбитром, хотя бы потому, что отвечала не перед людьми, а за людей, и не перед ними, а перед Богом. И потому также, что считала себя небесным градом, осажденным на земле врагами, волками, силящимися подло стянуть всякую заблудшую овцу в геенну.i
Было ли в таком обществе место веротерпимости и вообще толерантности? Если понимать под терпимостью признание различных точек зрения на какой-то предмет или на истину, в особенности, религиозную, то такой в Средние века не знали. Хулящий веру или заблуждающийся в ней оскорбляет не собственную совесть, но всю общину верующих, потому что вера в средневековой системе ценностей – не личное дело, а общественное. Поэтому терпимость по отношению к нему сродни нашей терпимости к уголовным преступникам. Средневековый человек никогда не признает "инаковость" как нечто равноправное с собственной "правотой". Ведь на кону не просто "общественный порядок", а порядок космоса, связь общества людей с небесами. Публичная, то есть назидательная, смертная казнь еретика – дело благое.
Как относились к иудеям?
Сложным было отношение к иудеям. Речь шла о религии, с которой у христианства совершенно особые отношения и особые, если можно так выразиться, счеты. Абеляр,7
Уже тогда, в 12 веке, находились христианские экзегетыi
Повсеместное присутствие евреев на Западе в 12–15 вв. – факт, зафиксированный множеством свидетельств. То, что тексты зачастую рассказывают об отдельных семьях, а не о крупных организованных анклавах, говорит о том, что жить бок о бок с ними христианское большинство умело, причем столетиями. Гетто как форма навязанной изоляции в черте города возникло в Новое время – с 1516 года так назывался район в Венеции, существующий по сей день.8
В этом парадоксе срабатывала, видимо, какая-то риторика власти, претендовавшей на то, что она, власть, в милосердии своем готова осчастливить своим миром и правосудием даже неверных. Неверные, естественно, подчинялись феодальным порядкам и беспорядкам, становились людьми сеньора, на что указывало притяжательное местоимение "!наши иудеи". Ценой была относительная утрата свободы, некогда гарантированная иудеям римским правом, как минимум неравенство, личное подчинение гою.
Как относились к мусульманам?
Помимо богословских обстоятельств этой тысячелетней истории отношений между христианами и иудеями, следует обратить внимание на еще одно: между ними не могло быть официальной войны. Абсурдные обвинения, вспышки насилия, погромы, антиеврейский фольклор, несправедливые и необъяснимые никакой политикой изгнания – да. Но войны быть не могло. Средневековый еврей – не воин. Совсем другое – мир ислама. Отношения средневекового христианства с исламом начались с войной и войной же закончились. Если в начале этой истории половина христианского Средиземноморья была завоевана арабами и теми, кто пошел на союз с ними, то в 15 веке, когда все арабские государства ослабли, эстафету взяли на себя турки-османы. Между тем эта вековая вражда, не искорененная по сей день, вовсе не была пограничным фактором, но многое определила в истории самой европейской христианской цивилизации.
От греков на Западе знали, что Коран почитает Иоанна Крестителя, Марию и Христа. Но знали, что распятие для него – иллюзия и что он четко разделяет народы Писания: иудеев, христиан и мусульман, последователей Пророка. В целом же первые хронисты Крестовых походов резонно жаловались, что о мусульманах не известно ровным счетом ничего. Неудивительно, что эпос, отразивший фольклор, приписывал исламу идолопоклонство, превращая врага попросту в язычника или изображая собственные комплексы и недуги, словно в кривом зеркале.
В "Песни о Роланде" можно даже найти что-то вроде дьявольской "троицы" из Магомета,i
Что это значит? Очень просто: ведшая религиозные войны христианская рать вовсе не была готова знакомиться с врагом по-настоящему и ограничивалась какими-то временными перемириями. Проповедники, как мы видели, вынуждены были заниматься искоренением ересей у себя дома. Проповедовать мусульманам ездил в Египет Франциск.i
Испания, прожившая столетия при арабах, – слишком особенный случай. Ее, пожалуй, не назовешь даже "контактной областью", настолько важен в ее исторической судьбе мусульманский элемент, будь то формы ирригации, нормы права, мосарабский и мудехарский стили в искусстве, музыка или стихосложение. Вернувшаяся в христианство Сицилия в 12 веке называлась страной трех языков – латинского, греческого и арабского. Все три использовались в управлении, все три можно было слышать на улицах Палермо, Мессины и Катании. А к ним можно было прибавить и местный вольгаре,i
В 12 веке на латынь начали переводить с арабского различные научные и философские тексты, как арабского происхождения, так и греческую классику, некогда переведенную на арабский. Особенно активно этот процесс пошел в Толедо, под покровительством просвещенных и любознательных архиепископов. В нем активно участвовали ученые иудеи, переводившие с арабского на местный романсе, а христианские переводчики – с романсе на латынь. Так Запад познакомился с медициной, математикой, астрономией и астрологией арабов и древних греков.
Греки пришли в арабских "одеждах" не случайно: они достались молодому исламу отчасти напрямую из византийских школ, отчасти от сирийцев и оказались ко двору у Омейядских, а затем и Аббасидских халифов уже в 7–9 веках, которые не случайно образно называют мусульманским ренессансом. В результате арабская научная литература оказалась важнейшим звеном в возрождении интереса именно к греческому наследию Европы, причем аль-Фаргани, ибн Сина, аль-Хорезми, аль-Битруджи, аль-Кинди, Абу Машар, Хунайн ибн-Исхак – целая плеяда мыслителей встала в сознании европейцев в один ряд с греческими и латинскими классиками: Гиппократом, Птолемеем, Плинием.
Пришел черед и Аристотелю: к середине 13 века весь корпус его сочинений был доступен в многочисленных списках. А поскольку он считался темным и непонятным, его снабдили масштабным комментарием, созданным последним великим аристотеликом ислама, андалусийцем ибн Рушдом. Если Аристотеля стали называть Философом, то ибн Рушда (в латинской транскрипции – Аверроэса) прозвали Комментатором. Именно вместе Аристотель с Аверроэсом изменили интеллектуальный климат Европы, впервые показав ей, что возможен поиск истины исключительно средствами философии. Такое новшество трудно переоценить. Даже если церковь для начала, в 1277 году, осудила более двухсот различных философских и богословских тезисов как раз за "аверроизм", остановить обновление мысли уже было нельзя.
Но не будем и преувеличивать. Никому не пришло в голову так же точно и целенаправленно переводить шедевры арабской литературы. Спорадические арабские мотивы, даже распространение арабески в орнаменте, прижились в качестве курьеза, но не сформировали стиля. Алгебра и астрономия арабов достались латинскому миру в довольно упрощенном виде, Аристотель, что называется, прижился, но его учителю Платону пришлось ждать еще два века. Гуманисты 14–16 веков, многие из которых уже владели древнегреческим и переводили того же Платона, в грош не ставили переводы предшественников эпохи схоластики, хотя греко-арабской астрологией увлекались вполне всерьез. Более того, с самого начала переводы задумывались не как средство диалога, а как отвоевание интеллектуальных сокровищ, незаконно нажитых неверными.
Такая интеллектуальная воинственность в чем-то, наверное, сродни воинственности крестоносцев. Андалузский географ 12 века аль-Зухри рисует пизанцев в первую очередь как опасных воинов и лишь потом – как торговцев. Война и торговля шли рука об руку в экспансии христианского Запада по всем направлениям. Этой экспансией объяснима и своеобразная прагматика культуры и власти. Да, от арабов Беджайиi
Дело, мне кажется, в том, что диалог непримиримых религиозных систем возможен вопреки этой непримиримости. Он может обогатить народы, этих религий придерживающихся. Может, наверное, что-то в них изменить. Но католические короли завоевали Гранаду не ради знакомства с прекрасной рафинированной культурой правивших там Насридов, и без того формально находившихся у них в вассальной зависимости.11
Так, из "средневековых" обстоятельств возник новый мир, потому что Геркулесовы столбы перестали быть тысячелетней границей Европы, океан медленно, но верно превращался в средство коммуникации между Старым светом и ниоткуда всплывшими новыми континентами. Любопытному и отчаянному европейцу пришлось иметь дело с другими народами, и это заставило его самого изменить привычную систему координат.
Что почитать
- Воскобойников О.С. Средневековье крупным планом. М., 2020.
- Дюби Ж. Средние века (987–1460) от Гуго Капета до Жанны д’Арк. М., 2001.
- Контамин Ф. Война в Средние века. СПб., 2001
- Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.
- Лучицкая С. И. Крестовые походы. Идея и реальность. СПб., 2019.
- Песнь о крестовом походе против альбигойцев / Изд. подг. И. О. Белавин, Е. В. Морозова. М., 2011.
- Сидоров А. И. В ожидании Апокалипсиса. Франкское общество в эпоху Каролингов. СПб., 2018.
- Тогоева О. И. Дела плоти. Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики. М., СПб., 2018.
- Уикхем Кр. Средневековая Европа. От падения Рима до Реформации. М., 2019.
- Фальк С. Светлые века. Путешествие в мир средневековой науки. М., 2023.
- Хёйзинга Й. Осень средневековья. М., 1995.
- Эрс Ж. Рождение капитализма в Средние века. Менялы, ростовщики и крупные финансисты. СПб., 2015.