ЗАГАДКА СЕВЕРНОЙ КОРЕИ

На протяжении примерно двух тысячелетий, с первых веков христианской эры, Корея являлась частью восточноазиатской цивилизации. В данном случае Восточная Азия является не географическим, а культурно-историческим понятием: речь идет о цивилизации, которая сформировалась под огромным влиянием китайской традиционной культуры на землях от, условно говоря, Японских островов и до дельты Меконга.

К этой цивилизации сегодня относятся Япония, Корея, Китай (включая Тайвань) и Вьетнам. На протяжении всего своего существования она ориентировалась на классическую китайскую культуру и традиции китайской государственности. Основной идеологией, если говорить несколько упрощенно, в этих странах являлось конфуцианство, а государственным языком и языком высокой культуры вплоть до 19 века служил древнекитайский, то есть язык, на котором говорили в Китае в середине I тысячелетия до н.э., и на котором был написан конфуцианский канон. Весьма спорным остается вопрос о том, является ли конфуцианство религией. Однако очевидно, что конфуцианство играло в регионе примерно такую же роль, какую, например, ислам играл в ближневосточной цивилизации, а христианство — в цивилизации европейской. В политическом отношении все страны региона с разной степенью тщательности копировали политическую и социальную систему первых китайских империй и в особенности империи Тан (7–9 вв. н.э.).

Восточноазиатская цивилизация отличалась рядом специфических черт, которые и доныне во многом определяют жизнь стран, в нее некогда входивших. Здесь уместно прошедшее время, поскольку единая восточноазиатская цивилизация начала распадаться во второй половине 19 века.

Одна из особенностей восточноазиатской цивилизации заключалась в том, что основой ее экономики было рисоводство. Рис — культура специфическая. Она дает очень высокий выход калорий на единицу обрабатываемой площади, но при этом требует больших трудозатрат. Заливное рисовое поле по сути своей представляет сложную гидротехническую машину. Для того чтобы вырастить рис, необходимо, во-первых, подготовить поля, которые должны быть идеально ровными, ведь их приходится каждую весну равномерно заливать водой. Кроме этого необходимо также построить и поддерживать в рабочем состоянии развитую систему водохранилищ, каналов, дамб, которые обеспечивают подачу воды на поля до начала высадки рисовой рассады. В отличие от большинства зерновых, рис высаживается не посевным зерном, а уже подрощенной рассадой, непосредственно в залитые водой поля. Крестьяне с раннего утра и до темноты должны не разгибая спины, по колено в грязной воде, под палящим солнцем, вручную сажать каждый отдельный рисовый росток.

Понятно, что такой образ жизни не мог не оказать большого влияния на представление народов Восточной Азии об идеальном устройстве общества. Подобная модель хозяйствования формирует дух коллективизма и одновременно конформизма, склонность действовать в коллективе и не перечить воле большинства, равно как и приказаниям начальства.

Кроме того, и создание нового заливного рисового поля, и поддержание этого поля в должном состоянии в принципе невозможно обеспечить силами одной семьи, а во многих случаях даже и целой деревни. Сложные ирригационные системы, без которых невозможно получить урожай, создавались совместными усилиями многих тысяч мужчин трудоспособного возраста, причем организацию таких работ неизбежно брало на себя государство.

Отсюда — особое отношение к государству, которое в странах восточноазиатской культуры выполняло важнейшие экономические функции. Чиновники, в частности, отвечали за создание ирригационных систем, за их правильную эксплуатацию. Также в обязанности чиновников входила заготовка запасов зерна на случай неурожая — более чем необходимая функция в условиях принципиальной нестабильности традиционного сельского хозяйства и очень высокой плотности населения.

Неудивительно, что в странах Восточной Азии сформировалось крайне трепетное, уважительное отношение к государству и чиновничеству. Именно бюрократ являлся здесь излюбленным героем фольклора и литературы — в этом отношении его миссия напоминала роль рыцаря в европейском фольклоре. Напротив, к рыцарям, то есть к военным, в Восточной Азии относились без особого пиетета, в соответствии с китайской поговоркой: «из хорошего железа не делают гвоздей — хороший человек не идет в солдаты».

Восточная Азия стала объектом западной колониальной экспансии довольно поздно, только в середине 19 века. До этого сильные централизованные государства, которые существовали на территории этого региона, были вполне в состоянии дать отпор колонизаторам, которые, соответственно, предпочитали тогда с ними не связываться. Любопытно, что после 16–17 веков почти все страны Восточной Азии стали проводить политику самоизоляции, запрещая или жестко ограничивая и торговлю, и иные частные контакты с внешним миром. Границы в регионе оказались на замке в те времена, когда в других местах ни о чем подобном не могли толком и помыслить.

С промышленной революции в Европе баланс сил изменился — и не в пользу стран Восточной Азии. Западная экспансия в регионе всерьез началась в 1839 году, когда Британия, (точнее, британская Ост-Индская компания) развязала Первую опиумную войну. Война эта закончилась полным поражением Китая. Он был вынужден, в частности, отказаться от политики самоизоляции, которую он проводил на протяжении нескольких столетий. Вскоре после этого, в 1853–1854 гг., рейд американской эскадры под командованием коммодора Перри привел к открытию Японии, также вынужденно вышедшей из самоизоляции. К 1870-м годам единственной страной Восточной Азии, которая оставалась изолированной от внешнего мира и сохраняла в неприкосновенности старую политическую и социальную систему, была Корея, но вскоре пришел и ее черед.

«Открытие» Кореи и ее насильственное включение в мир модерна, который в те времена был также и миром колониальных держав, парадоксальным образом было совершено Японией. Она всего лишь за пару десятилетий до этого сама казалась страной, обреченной на судьбу очередной азиатской колонии. Тем не менее после революции Мэйдзи, случившейся в 1868 году, к власти в Японии пришли радикальные модернизаторы-западники, которые смогли добиться поддержки широких масс. В результате Япония провела радикальную модернизацию и вестернизацию, а к концу 19 века превратилась в единственную современную и развитую страну Восточной Азии. В 1876 году под давлением со стороны Японии корейское правительство подписало Канхваский договор — первое из череды соглашений, которые, в частности, разрешали иностранцам жить и торговать, а также заниматься миссионерской деятельностью на территории страны.

В следующие тридцать лет корейской истории ряд великих империалистических держав вели борьбу за то, чтобы превратить Корею в собственную колонию или, по крайней мере, в свой протекторат. Наиболее активную и агрессивную позицию занимала Япония. Сказывалась как ее географическая близость, так и огромная роль, которую Япония очень быстро стала играть в корейской внешней торговле. В качестве соперников Японии выступали сначала Китай, а потом — Россия, однако и Китай, и Россия проиграли (к немалому удивлению всего мира), и после русско-японской войны 1905 года судьба Кореи на долгие годы была предрешена — в 1910 году она окончательно стала японской колонией.

Особенность японской империалистической политики в Корее состояла в том, что Япония активнейшим образом инвестировала средства в создание на территории новой колонии промышленных производств, в том числе и таких, которые по меркам 1920–1930-х годов считались образцом высоких технологий. Вызван этот подход был рядом обстоятельств. Прежде всего японское правительство полагало, что рано или поздно Корея будет полностью ассимилирована Японией, то есть корейцы просто станут японцами. Понятно, что в большинстве колоний европейских стран вопрос ассимиляции местного населения не стоял, отчасти из-за расизма, отчасти из-за неблагоприятного для колонизаторов соотношения численности населения. Скажем, Великобритания с населением (на 1930 год) в 40 миллионов не могла всерьез рассчитывать на ассимиляцию Индии, население которой резко отличалось от англичан и по внешнему виду, и по религии, и, главное, по численности, которая тогда составляла примерно 300 миллионов человек.

Были, впрочем, и другие причины для того, чтобы Япония проводила в Корее индустриализацию. Сама Япония практически лишена полезных ископаемых, зато на Корейском полуострове имеются заметные запасы угля, железной руды, свинца, меди и других цветных металлов. Важно, что все эти запасы находятся в северной части полуострова, исключительно на той территории, которая после раздела страны в 1945 году стала Северной Кореей, а недра юга являются, в общем-то, пустыми. Поэтому японские компании предпочитали строить новые заводы поближе к главным источникам сырья — тем более, что по поводу будущего японское правительство не беспокоилось. Японцы были уверены, что Корея стала частью империи навсегда.

Впрочем, японская колониальная политика в Корее в некоторых отношениях напоминала политику апартеида. Хотя идеалом была японизация корейцев, различия между ними и японцами не просто существовали, а были закреплены в законодательстве. На практике ситуация была достаточно параноидальной: японская администрация требовала от корейцев превратиться в японцев, но при этом даже те из них, кто максимально японизировался (вплоть до отказа от корейского языка), все равно не воспринимались как полностью равные. Показательно, что вплоть до конца 1930-х годов практически не было смешанных браков между корейцами и японцами, хотя японские переселенцы в Корее были весьма многочисленны (в 1944 году на территории Кореи проживало около 900 тысяч японцев, которые составляли примерно 3% всего населения).

В конце 19 века в Корее стало быстро формироваться современное образование. Важно, что большую роль в этом процессе играли христианские миссионеры. Христианство появилось в Корее в конце 18 века, проникнув туда из Китая. Поначалу оно распространялось в основном посредством письменного слова, практически без участия миссионеров. Но даже таким образом достигло огромных успехов. С конца 1880-х годов миссионеры получили право работать в стране легально. С самого начала христианские (в основном — протестантские) миссионеры, среди которых большинство составляли американцы, стали уделять большое внимание созданию в стране системы современного образования. Именно западными миссионерами были учреждены первые современные корейские школы. Практически все первое поколение корейской интеллигенции являлось выпускниками христианских школ. Для корейца в начале 20 века именно миссионерские школы были тем местом, где можно было научиться решать интегральные уравнения, проектировать мосты и понять, как устроена паровая машина, а потом и двигатель внутреннего сгорания. В результате в глазах корейцев христианство с момента своего появления в стране стало религией модернизации, религией гелиоцентрической системы, евклидовой геометрии и ньютоновской физики. Неудивительно, что христиане, составляя на тот момент небольшую часть населения (в начале 20 века — около 1%), стали играть заметную роль в корейском обществе.

Впрочем, после установления колониального режима японцы также принялись активно развертывать собственную систему образования. К концу колониального правления около половины всех корейских детей посещало начальную (шестилетнюю) школу — чрезвычайно высокий показатель по меркам большинства колоний в те времена. Связано это было с тем, что японцы рассчитывали использовать школу, в первую очередь начальную, в качестве инструмента японизации, ведь образование велось в основном на японском языке. Играла свою роль и необходимость в квалифицированной рабочей силе, без которой создаваемая японцами в северной части Корейского полуострова промышленность просто не смогла бы работать.

Как бы то ни было, около 1920 года молодая интеллигенция современного типа, ориентированная на идеи модернизации, стала заметным социальным слоем в некоторых корейских городах, в первую очередь в Сеуле. Именно в этой среде стала распространяться новая идеология — марксизм.

Чтобы понять, почему марксизм был так популярен в этой среде, необходимо учитывать, с какими вызовами столкнулись в 1920-е годы молодые корейцы. В массе своей они были воспитаны в духе прогресса и однозначно негативно относились к совсем недавнему прошлому традиционной Кореи, которое было еще памятно. Любопытно, что в Корее (как, кстати, и в большинстве стран Восточной Азии) так и не сформировалось фундаменталистских учений. Многие из интеллектуалов стран Ближнего Востока, например, занимаясь поисками самостоятельного пути для своих стран, оказавшихся западными колониями, обращали свои взоры к традициям раннего ислама. Подобных взглядов в Корее практически не наблюдалось. К 1910 году уже никто из корейцев, за исключением, может быть, нескольких стариков, относившихся к быстро исчезающей традиционной конфуцианской интеллигенции, не призывал строить общество по заветам Конфуция и Мэн-цзы, не говорил о необходимости вернуться к потерянным идеалам 5 века до нашей эры. В Корее 1920 года все были согласны с тем, что надо идти вперед. Вся молодая интеллигенция мечтала о том, что будущая Корея станет страной современной промышленности, страной стремительных паровых локомотивов, дирижаблей, сталелитейных комбинатов. Подразумевалось, конечно, и то, что в идеале страна должна вернуть себе независимость. Многие корейцы были недовольны тем, что на своей собственной земле они оказались гражданами второго сорта.

Итак, большинство образованной корейской городской молодежи хотело строить современное общество. Однако в их рядах существовали серьезные разногласия по поводу того, каким образом это общество следует строить и как конкретно оно должно выглядеть. Насчет дирижаблей и сталелитейных комбинатов были согласны все, а вот по поводу того, как всем этим надо управлять, существовали немалые разногласия. С одной стороны, большую роль играли правые националисты, которые в то время ориентировались в первую очередь на США и которые в своем большинстве были связаны с протестантскими активистами. Надо сказать, что эти националисты по меркам тогдашнего колониального мира были однозначными прогрессистами и модернизаторами. Их идеалом было национальное государство, которое являлось бы республикой и экономика которого носила бы рыночный характер.

Однако с этим видением будущего были согласны далеко не все. Многих молодых корейцев отталкивало от идей западного либерализма то обстоятельство, что в те времена эти идеи слишком уж тесно были связаны с той империалистической и колонизаторской политикой, которую проводили страны Запада (и, разумеется, Япония). Кроме того, многие считали, что существует некий способ достичь ускоренного развития страны, преодолеть то расстояние, которое отделяло Корею от развитых стран тогдашнего мира, не мелкими шагами, а несколькими стремительными прыжками. У этих людей большой интерес стал вызывать марксизм, популярность которого стала быстро расти в Корее в 1920-е годы.

При этом следует обратить внимание на важное для всей нашей последующей истории обстоятельство: марксизм в Корее, равно как и в большей части других стран Восточной Азии, с самого момента своего возникновения носил глубоко национальный характер. Традиционно марксисты в странах Европы, да и не только Европы, в те времена были верны интернациональным или, как мы бы сейчас сказали, глобалистским идеям, воспринимали себя как часть общемирового движения, задачей которого является переустройство не той или иной страны, а всего мира. В 1920 году молодой француз, русский или, скажем, бразилец вступал в Коммунистическую партию для того, чтобы осчастливить весь мир, «землю в Гренаде крестьянам отдать» и покончить с социальной несправедливостью в планетарном масштабе.

Подобные мотивы, в общем, не были совсем чужды и молодым китайцам, вьетнамцам и корейцам, которые стали вступать в коммунистические партии в те же 1920-е годы. Тем не менее для многих из них задачи национального спасения были куда понятнее и ближе задач планетарного переустройства. Для них коммунизм был в первую очередь способом спрессовать время, в кратчайшие сроки вывести свою страну из экономической и социальной отсталости и политической зависимости: так сказать, «сделать Китай (Корею, Вьетнам) снова великим». Этот националистический оттенок присутствовал в восточноазиатском марксизме всегда, а с течением времени он только усиливался. Впрочем, справедливости ради надо отметить, что и в других странах марксистские партии, придя к власти, довольно быстро начинали смотреть на мир с совсем другой оптикой, превращаясь в государственников и даже националистов.

Таким образом, в Корее 1920-х годов многие молодые интеллигенты (чаще из христианских, то есть изначально нацеленных на модернизацию семей) начинают со все большим пониманием относиться к марксистским текстам, которые попадают в страну в основном из Советского Союза, а также из Японии и Китая. Именно эти три соседних государства стали своего рода теплицами, где формировалось корейское коммунистическое движение.

Разумеется, значительную роль тут сыграла Россия (впоследствии — Советский Союз), первая страна, в которой коммунисты взяли политическую власть. В России к 1917 году проживало около ста тысяч этнических корейцев, которые были в основном сконцентрированы в районах Приморья, непосредственно у границ с Кореей. В приграничном Посьетском районе этнические корейцы тогда составляли более 90% населения. Корейцы начали переселяться на земле Приморского края в середине 19 века. Подавляющее большинство среди них составляли бедные крестьяне, которых привлекала возможность получить в свое распоряжение (но не в собственность — они обычно были арендаторами) огромные по корейским меркам участки плодородной земли. После 1905–1910 годов в России стали появляться и политические эмигранты, которые покинули свою страну после того, как она стала японской колонией.

С началом Гражданской войны корейцы России практически единодушно поддержали красных. Связано это было с тем, что большевики обещали провести земельную реформу, а подавляющая часть корейцев являлась тогда крестьянами-арендаторами. Немалую роль сыграло и обещание большевиков построить общество без национальной дискриминации, которой корейцы подвергались в царской России. Наконец, сработал старый и вечный принцип стратегии «враг моего врага — мой союзник». Главным противником большевиков на Дальнем Востоке была Япония, а значительная часть корейцев Дальнего Востока (точнее, значительная часть элиты корейской этнической общины России) покинула в свое время Корею именно потому, что не хотела жить под японским правлением.

Многие молодые корейцы, способные держать оружие, в годы Гражданской войны в России вступили в Красную армию. В некоторых случаях в армию в полном составе вливались бывшие партизанские отряды, которые воевали против японского колониального режима еще в 1910-е годы, когда корейские патриоты пытались организовать вооруженное сопротивление колонизаторам, а после поражения ушли в Россию. Значительная часть российской корейской молодежи, отслужив в Красной Армии, стала к концу Гражданской войны убежденными коммунистами и, разумеется, мечтала о том, чтобы принести новую «правильную» идеологию на свою родину.

Другим центром формирования корейского коммунистического движения стала Япония. Парадоксальным образом в 1920-е годы политический режим в Японии был куда более либеральным, чем политический режим в колониальной Корее. Многое из того, за что в Корее вполне можно было попасть в тюрьму по политическому обвинению, в Японии было совершенно обычным и легальным делом. Японские колониальные власти всячески саботировали попытки создать в самой Корее собственную систему высшего образования. В колониальные времена в Корее существовал только один небольшой университет, причем корейцы составляли лишь чуть больше трети его студентов, хотя их доля в населении страны тогда была близка к 97%. Однако колониальные власти способствовали выезду корейцев на учебу в Японию. Оказавшиеся в Японии молодые корейцы получали большие возможности для ознакомления с коммунистической идеологией и зачастую возвращались на родину коммунистами.

В этих условиях Коминтерн и начал свою работу по созданию корейской коммунистической
партии. Надо сказать, что создание коммунистических партий по всему миру было одной из важнейших задач Коминтерна в 1920-е годы. Решение этой задачи в случае Кореи было осложнено тем, что многочисленные марксистские кружки и группы, которые появились в самой стране, а также среди корейских мигрантов, отличались, скажем прямо, исключительной склочностью. Между этими группами шла постоянная борьба, их многочисленные руководители стремились к тому, чтобы добиться от Москвы признания именно своей группы в качестве основы для формирования будущей компартии Кореи. Все эти конфликты сопровождались интригами и доносами, с которыми зачастую не могли справиться даже весьма искушенные в подобных вещах коминтерновские кадры.

Тем не менее после ряда усилий в 1925 году удалось создать Коммунистическую партию Кореи, которая была основана на нелегальном съезде, прошедшем в Сеуле. Правда, просуществовала эта партия недолго. Довольно быстро ее руководство было выявлено японской полицией, и большинство лидеров партии оказались в тюрьме (некоторым, впрочем, удалось скрыться за границу — в Советский Союз и Китай). Вдобавок постоянные склоки не прекращались и оказывали немалое влияние как на способность партии вести реальную политическую работу, так и на отношении к ней в штаб-квартире Коминтерна. Кончилось все тем, что в декабре 1928 года партия была формально распущена решением Коминтерна. Однако ее роспуск не означал, что корейское коммунистическое движение прекратило свое существование. Корейцы продолжали работать в коммунистических организациях Китая и СССР. Кроме того, на территории собственно Кореи продолжали действовать отдельные коммунистические активисты и небольшие коммунистические группы, зачастую связанные с профсоюзным и рабочим движением. Это движение получило немалое развитие в условиях начавшейся около 1930 года индустриализации северной части страны.

Часть корейских коммунистов, в основном из числа сеульских интеллигентов, оказалась на территории Китая в Шанхае, где в то время существовал Международный сеттльмент, обеспечивавший определенный (и очень высокий по меркам региона) уровень политических свобод. С течением времени эти левые интеллигенты перебрались после ряда пертурбаций в город Яньань, в котором с 1937 года находилась штаб-квартира Китайской Коммунистической партии.

Тем временем в СССР значительная часть советской корейской молодежи стала убежденными сторонниками коммунизма. Многие из них сделали неплохую карьеру, чему немало собствовала распространенная в 1920-е годы в СССР практика позитивной дискриминации в отношении этнических меньшинств (то есть им предоставлялись особые привилегии и квоты). Правда, в 1937 году советские корейцы были в насильственном порядке выселены с территории Дальнего Востока в Центральную Азию — один из первых в истории СССР случаев массовых репрессий по национальному признаку. Тогда значительная часть интеллигентов, военных и партийных работников корейского происхождения была репрессирована — в те годы для этнического корейца СССР шансы попасть в мясорубку были в несколько раз выше, чем для его русского или, скажем, татарского коллеги. Тем не менее эти трагические события в целом не так уж сильно повлияли на политические установки большинства советских корейцев, получивших образование при советской власти и воспринимавших себя как верных бойцов, верных граждан СССР и членов коммунистической партии — ВКП(б).

Очень важными для последующего развития событий были процессы, происходившие в это время в Маньчжурии, где быстро росла корейская община. Во многих случаях корейцы переселялись в Маньчжурию в поисках благополучной жизни, но временами и по политическим мотивам. Интересно, что японская администрация в целом позитивно относилась к выезду корейцев в Маньчжурию. Будучи формально подданными Японской империи, оказавшись в Маньчжурии, этнические корейцы самим своим присутствием создавали многочисленные предлоги для японского вмешательства в маньчжурскую и, шире, китайскую политику.

Продолжение следует