Усталость

История какой-либо неочевидной темы – распространенный в последнее время род литературы: у меня на полках, среди прочего, валяются книги об истории трески, соли и, извините, попы. Законы жанра известны: люди ели треску с древнейших времен, вот что о соли писал Дидро, понимание попы меняется с появлением соцсетей. У французского историка Жоржа Вигарелло уже есть подобная книга об истории привлекательности, но усталость, очевидно, более универсальная тема: в отличие от привлекательности, она есть у всех. Я бы сказал даже, трудно придумать сюжет более объединяющий и насущный: знакомые во френд-ленте бесконечно жалуются на "выгорание" (фамилия автора книги приобретает в этом контексте несколько комический оттенок), мечтают взять "саббатикал", время от времени устраивают "диджитал детокс" – и, очевидно, уже не первый год находятся "не в ресурсе". Людям, которые не жалуются в соцсетях, быть может, еще более тяжко: достаточно посмотреть утром на лица в общественном транспорте. Психологи пишут про "синдром воскресного вечера" – это когда в разгар нерабочего дня накрывают мысли, что завтра опять на службу, а ты так и не отдохнул. Переутомление (или, более официально, "синдром эмоционального выгорания") включено в последнюю версию Международной классификации болезней. Отдельно подкосила пандемия коронавируса – любые симптомы изможденности и разбитости можно теперь списать на постковид, и действительно, кажется, что после всех положительных тестов эти состояния стали острее. А кому сейчас легко? Выходит, что никому.

Я пишу так, будто усталость – то, что бывает с другими; на самом деле уж в этой теме мы точно не врачи, а боль. В моей карьерной истории были пара срочных госпитализаций – от перенапряжения сосуды в шейном отделе схватывал спазм, несколько эпизодов, когда я посреди рабочей недели сбегал в Подмосковье и лежал несколько дней, уставившись в потолок, а про бессонницу, когда не можешь выключить мозг, продолжающий решать рабочие задачи, не хочу даже начинать – это уже привычно. С одной стороны, это радует – не отстаю от всемирного тренда. А с другой – я вот вспоминаю своих родителей или дедушек-бабушек, даже не их конкретно, а все их поколение. Жили они в куда более стесненных условиях, на вещи, о которых ты сейчас вообще не задумываешься – вроде стирки или приобретения еды – уходила куча времени и сил, работали полный день, без всякого фриланса и удаленки – и тем не менее всегда хватало времени и на детей, и на книжки, и на встречи с друзьями. И никто особенно не унывал. Как получилось, что книжка Вигарелло, казалось бы, касается всех и каждого – а они этой участи счастливо избежали?

Если суммировать все сказанное Вигарелло, усталость обусловлена социально и изменчива исторически. Люди действительно уставали с древнейших времен, но формы проявления этой усталости и ее понимание менялись – и сильно зависели от того, к какому социальному слою принадлежит уставший. Для средневекового рыцаря, сражающегося с врагом, усталость от ратных дел – обратная сторона его доблести. Для средневекового паломника или монаха, изнуренного постом и молитвой, усталость – еще один шаг на пути к Богу. А у простолюдина этого времени усталость – естественная часть жизни, и говорить о ней особенно нечего. Бюрократия Нового времени открывает для себя усталость от бумажных дел – чиновник все время завален бумагами, вечно куда-то спешит и постоянно утомлен; вас много, а он один (эта старинная манера хорошо сохранилась со временем). Французский королевский двор, о чьих нравах мы знаем из романов Дюма, испытывает усталость от бесконечных церемоний, визитов и ритуалов; кардинал Ришелье, чтобы снять напряжение, тайком от окружающих прыгает вдоль стены большой галереи Пале-Рояля. Что с человеком ни делай, он упорно ползет без сил на диван.

Причины усталости в разное время визуализируют в различных телесных образах. В средние века это истечение жидкостей – устал тот, кто усох или обильно вспотел. Чуть позже – недостаток нервных токов, импульсов, поддерживающих организм в напряжении. Ближе к XX веку открывают энергетический обмен: усталость – это излишне потраченные калории; а затем начинают искать причины уже не в телесном, а в психическом. Отдельный сюжет – история тонизирующих средств, призванных снять усталость: в качестве таковых рассматриваются специи, духи, сахар, чистое белье, вино с экстрактом мяса и порошок из бычьей крови. Когда в Европу попадает табак, его рассматривают прежде всего как средство, помогающее справиться с упадком сил и укрепить рассудок; про поэта Буало говорят: "Табак, который он жевал днем и ночью, высушивал лишние жидкости и поддерживал в нем бодрость, которую редко встретишь у людей в подобном возрасте". Французские дворяне во время долгих войн XVII века лечились от чрезмерной усталости водкой – и сохранили эту традицию уже в мирное время. Практически все нынешние наркотики и вредные для здоровья продукты когда-то были средством от усталости; поневоле задумаешься, как сложится судьба витамина D12, который сейчас выписывают при повышенной утомляемости врачи.

Кому жемчуг мелкий, а у кого щи пустые: пока придворные дамы лечатся от приступов томности винами из Шампани, рабочий люд пашет не разгибая спину, и этот расклад не меняется на протяжении веков. Об усталости рабочих начинают говорить лишь тогда, когда эта усталость мешает интенсификации труда. Парадоксальным образом любые попытки перевести физическую работу на более организованные рельсы (Вигарелло приводит поразительные исследования по научной организации труда: как рабочему лучше махать кувалдой и бить киркой) приводят к еще большей усталости: труд становится менее тяжелым физически, но более регламентированным, монотонным и обезличенным. Предел этой тенденции – конвейеры на заводах Форда, которые тоже призваны освободить рабочего от лишних тягот: в результате рабочий чувствует себя частью механизма, приложением к гаечному ключу. Физическая усталость в ходе истории сменяется психологической – это еще один универсальный закон Вигарелло: даже на самом автоматизированном производстве ужасно выматывает необходимость держать под контролем сотни разных процессов – и то, что за твоими действиями тоже непрерывно следят. Впрочем, эта смена парадигмы, от перенапряжения мышц к переутомлению извилин, касается не только рабочего времени.

Контроль – ключевое слово для современного типа усталости: выгорание по Вигарелло обусловлено тем, что современному городскому жителю приходится удерживать в контуре контроля слишком много "горячих точек", жителям прошлых эпох такое и не снилось. Добродетель офисного и креативного класса – микроменеджмент и многозадачность, способность заниматься сразу всем и быть постоянно на связи, локатор внимания должен постоянно мониторить, какое из дел в "ту-ду-листе" именно сейчас горит и рушится. Добавим психологический контроль: терапевтическая культура приучает нас неусыпно контролировать степень внутреннего комфорта, уровень токсичности среды, баланс отношений с окружающими – на этих табло тоже то и дело загораются красные лампочки, надо приводить эти параметры к базовым значениям. Приложим информационные потоки: попытка работать работу параллельно с десятком переписок в мессенджере и приглядыванием за лентой новостей гарантированно приводит к тому, что шарики закатываются за ролики. Прикрутим сверху внешний локус контроля: у начальства как никогда много возможностей контролировать, чем ты занят в рабочее (или даже свободное) время – таск-менеджеры, системы контроля оценки качества, камеры слежения, вплоть до скриншотов с рабочего экрана; есть еще и соцсети, где мы сами выдаем контролирующим органам любую информацию о себе. Публичность – еще один параметр, который стоило бы добавить к разным уровням контроля: благодаря соцсетям мы все время на виду, должны держать фасон, предъявлять в нужных местах радость или скорбь, "продавать" (но аккуратно, без нажима) свои проекты, демонстрировать остроумие и сражаться с теми, кто в интернете неправ, – в общем, калибровать себя по принятой в наших сообществах эмоциональной школе. Социолог Арли Хокшилд однажды написала книгу об "эмоциональном труде" на примере американских стюардесс, которым постоянно нужно улыбаться, внушать оптимизм, не подавать признаков страха и еще миллион всего; что ж, сегодня каждый из нас – американская стюардесса. Мы держим в поле зрения столько всего, что приборы не выдерживают, – и сами находимся в пространстве тотальной видимости, как в паноптиконе, идеальной тюрьме из книги Мишеля Фуко.

А почему у поколения родителей было не так? Вигарелло не дает ответа; вообще, усталость в книге рассматривается исключительно на французском материале (с небольшим привлечением британского и германского), из советских практик упоминаются лишь стахановское движение и каторжный труд в лагерях.

Наверное, в любой стране, не принадлежащей к западноевропейскому миру, к истории Вигарелло можно было бы приписать специфически местные сюжеты, локальные нарративы утомления. Но про родителей – кажется, даже не нужно привлекать местную специфику: видимо, в послевоенное время по обе стороны железного занавеса – хотя и не везде и не для всех – случилось недолгое счастливое время, когда люди уже избавились от необходимости махать по 12 часов лопатой, но еще не приучились непрерывно смотреть в экран или контролировать мельчайшие оттенки своего внутреннего дискомфорта. У них появилась свободное время, чтобы обратить внимание на мир вокруг – и от этого мира их ничего особенно не отвлекало; видимо, такое незаинтересованное наблюдение – лучшее средство от выгорания. Ну или просто у них не было привычки транслировать свою усталость вовне, не то что в соцсетях, а даже в кругу близких, что ж, если так – скажем им за это спасибо.