Qalam особенно интересуют контактные зоны разных культур. К ним, безусловно, относится Израиль - пространство непрерывного цивилизационного обмена. Его наиболее заметным итогом в популярной музыке стал стиль мизрахи. Подобно американскому хип-хопу, он поднялся из грязи — в князи, из гетто — на стадионы. О мизрахи нам подробно рассказал музыкальный критик Лев Ганкин.
Во второй половине 16 века протестантский священник и богослов Генрих Бюнтинг создал географическую карту, на которой мир был изображён в форме трилистника: Европа, Азия и Африка уподоблены симметричным лепесткам цветка, их основания сходятся в одной и той же точке — в Иерусалиме. Несмотря на, мягко говоря, непростые отношения между иудеями и христианами, эту картинку по сей день показывают детям в младших классах израильских школ — нарратив о столице Израиля как центре мироздания, точке, куда ведут все пути, оказывается сильнее догматических споров. И немудрено, ведь в основе самого государства, в сущности, та же самая центростремительная тяга. В конце 19 века была запущена алия — процесс переселения (дословно: "восхождения") евреев, прежде разбросанных по свету, на историческую родину. Она продолжается по сей день: в соответствии с законом о возвращении гражданами Израиля ежегодно становятся десятки тысяч новых репатриантов из разных регионов — от Западной Европы до Латинской Америки и от стран бывшего СССР до Эфиопии.1
Все они приезжали и приезжают не с пустыми руками, по крайней мере в метафорическом смысле. В багаже у каждого набор традиций и обычаев стран исхода, которые в новых условиях тотчас же начинают по-разному взаимодействовать друг с другом. Отсюда заведомо гибридный, составной характер израильской культуры, в том числе музыкальной. Территория страны — каких-то 22 тысячи квадратных километров — все 75 лет существования государства Израиль оставалась пространством непрерывного культурного обмена: дружелюбного и насильственного, равноправного и абьюзивного. В популярной музыке одним из самых заметных результатов этого обмена стал стиль мизрахи — специфически израильский феномен с историей, отдалённо напоминающей жизненный путь американского хип-хопа: из грязи — в князи, из гетто — на стадионы, с периферии шоу-бизнеса — в самый его центр. Сегодня музыка мизрахитi
"Мизрах" в переводе с иврита означает "восток". Термином "мизрахим" в 1950-е годы стали обозначать евреев, прибывающих в Израиль, грубо говоря, не из Европы, в отличие от стоявших у руля молодого государства ашкеназов: выходцев из восточной Европы.
Парадоксы в случае с музыкой мизрахит начинаются буквально с порога — с самого названия этого музыкального течения. "Мизрах" в переводе с иврита означает "восток", но стороны света здесь оказались истолкованы столь же приблизительно, что и на карте-трилистнике Генриха Бюнтинга. Термином "мизрахим" в 1950-е годы стали обозначать евреев, прибывающих в Израиль, грубо говоря, не из Европы, в отличие от стоявших у руля молодого государства ашкеназов: выходцев из России, Польши или Германии. Репатрианты, происходившие, например, из Ирака, Йемена, Египта или Марокко, были широким мазком кисти причислены к восточным евреям, несмотря на то что по крайней мере Марокко вообще-то располагается куда западнее самого Израиля.
Поверхностное, географически неточное обобщение прозрачно намекало на не самые тёплые чувства, которые испытывала по отношению к мизрахим ашкеназская элита страны. Журналист газеты "Хаарец" Арье Гельблюм уже в 1949 году писал: "Это очень примитивные люди, их уровень образования граничит с полным невежеством, они плохо адаптируются к жизни в Израиле, хронически ленивы и терпеть не могут работать".3
Геттоизация евреев-мизрахим распространялась и на их культуру: среди "восточных" репатриантов 1950-х попадались музыканты, причём со славной карьерой в странах исхода, но никому из них не удалось по-настоящему выйти на израильский рынок. Некоторые, как певица Зохра аль-Фассия, вовсе канули в безвестность. Суперзвезда североафриканской музыки, выступавшая, в том числе, при дворе короля Марокко, не смогла встроиться в культурную реальность новой страны и закончила дни в бедности и одиночестве. Сходным образом сложилась и судьба братьев Дауда и Салеха аль-Кувейти: авторы и исполнители сотен композиций, давно превратившихся в Ираке и Кувейте в музыкальные стандарты, репатриировались в 1951 году и до самой смерти были вынуждены торговать хозтоварами на рынке. Разочарование аль-Кувейти было столь велико, что оба запретили своим потомкам заниматься музыкой.6
Несколько удачливее поначалу оказались двое: египтянин Фильфель аль-Масри и марокканец Джо Амар. В Израиле оба издали несколько ярких пластинок, впрочем, распространялись они исключительно среди "своих". Главные хиты каждого из артистов рассказывают о сложностях адаптации к новой реальности: так, песня аль-Масри Ha-Kol Be-Tashlumim,i
Часть песни Lishkat Avoda исполнена на арабском языке, и это одна из причин, по которой мизрахи-культура с ходу была заклеймена израильской элитой как низкая и примитивная. Государство Израиль было провозглашено в разгар Войны за независимость (1948-1949) и находилось в состоянии конфликта с окружающими арабскими странами на протяжении практически всей своей истории. В этом контексте арабская и в целом ближневосточная культура в основном понималась как культура противника и была соответствующим образом маркирована и в общественном дискурсе. По принципу, увековеченному в симметричной картинке-меме, давно ходящей по сети: "наша священная земля — их варварская пустыня, наш благородный народ — их отсталые дикари" и т. д.
Из этого правила существовали исключения: так, особое отношение выказывалось творчеству йеменских евреев — с одной стороны, тоже отчётливо окрашенному в ориентальные тона, но с другой — обладающему непререкаемым историческим авторитетом (в Израиле считали, что именно эта этническая группа, не покидавшая Ближневосточный регион на протяжении многих веков, в максимально близком к оригиналу виде хранит тысячелетние традиции еврейского народа).8
Поэтому йеменские музыканты имели больше возможностей реализовать свой талант в стране. Первой ещё в 1930-е это смогла сделать певица Браха Цфира, за ней пошли и другие: например, Шошана Дамари, всамделишная суперзвезда официального израильского музыкального мейнстрима 20 века, исполнительница композиции Kalaniyo,i
Музыка Фильфеля аль-Масри и Джо Амара по контрасту звучала принципиально иначе. И дело не в арабском языке, который на самом деле использовался в песнях лишь эпизодически. Даже иврит тут был другим: с акцентированными гортанными звуками "хэт" и "айн", в отличие от более ровно текущей речи евреев из Европы. Отличался и инструментарий: уд, канун, дарбука,i
С точки зрения господствующего вестернизированного стиля всё это звучало довольно дико и подтверждало представления о евреях-мизрахим как о подозрительных, чрезмерно "арабизированных" чужестранцах. Для них самих, однако, именно такой была традиция, впитанная буквально с материнским молоком. Репатрианты из Азии и Африки столетиями вполне благополучно сожительствовали с этническими арабами в своих странах исхода. "Ужас в том, что мы рискуем быть поглощены ими, а не наоборот",11
Частично это сработало: многие представители следующего поколения евреев-мизрахим, уже уроженцы Израиля, предпочли реализовывать себя в иных музыкальных пространствах: например, в рок-музыке. Тель-авивская группа The Churchill’s — авторы одного из первых израильских рок-альбомов — сочиняла музыку, почти ничем не выдававшую происхождение авторов: даже пикантные соло на мандолине (как в песне Subsequent Finale) наследуют скорее ориенталистским экспериментам психоделических рокеров из Англии и США, чем аутентичным восточным стилям, на которых росли предки музыкантов. Родительская музыка у артистов этого круга вообще нередко оказывалась не в чести: "Ребёнком я умоляла маму не включать её арабскую музыку, когда ко мне приходили друзья, чтобы не давать им повода передразнивать ноющий голос (знаменитой египетской певицы) Умм Кульсум, — вспоминала певица Йегудит Равиц. — Маме нравилось её пение, оно напоминало ей о детстве в Египте. А мне намного ближе была фолк-музыка, которую слушал отец. Он приехал из Польши и знал все старые сионистские песни, даже те, которые были сочинены ещё в Европе".14
Музыканты The Churchill’s в свою очередь тоже достигли определённых успехов в культурной абсорбции: они аккомпанировали Арику Айнштейну, лидеру интеллигентной ашкеназской эстрадной песни, на его лучших альбомах, а гитарист Ицхак Клептер вошёл в золотой состав самой популярной израильской рок-группы 1970-х Kaveret.i
Условием этой сделки, однако, было практически полное забвение корней: не только на стилистическом, но и на бытовом уровне: стремясь стать частью рафинированного израильского мейнстрима, музыканты-мизрахим неизбежно дистанцировались от вырастившей их общины. Штаб-квартирой The Churchill’s на какое-то время стал даже не Тель-Авив, а Лондон, они выпустили там две сильных англоязычных пластинки под заголовками Jericho Jones и Jericho. Иегудит Равиц много лет спустя извинялась перед матерью за то, что стыдилась её бэкграунда и её любимых песен. В иврите, традиционно толерантном к новому словообразованию, возник специальный глагол lehishtaknez — "ашкеназифицироваться", "обашкеназиться".
Между тем община продолжала жить своей жизнью, и в ней тоже звучала своя музыка, более тесно связанная с ближневосточной традицией. Отношение к ней со стороны культурной элиты оставалось пренебрежительным: в 1975 году певец тунисского происхождения Нисим Серусси, исполнитель сентиментальных баллад Eyni Yakhol и Ima,i
Но параллельно в самом израильском обществе происходили тектонические сдвиги, связанные прежде всего с тяжёлым опытом Войны Судного Дня 1973 года, в которой Израиль потерял убитыми более 2500 солдат (ещё около 8000 получили ранения разной степени тяжести). Для маленькой страны это были ошеломляющие цифры. Немалый процент погибших составляли именно евреи-мизрахим, в среде которых по итогам противостояния стали всё чаще возникать вопросы: почему гибнуть за Израиль -- это к нам, а как управлять страной, то сидите тихо и не высовывайтесь?16
В 1977 году именно их голоса подорвали гегемонию левых сил, стоявших у руля страны со дня её основания, и привели к власти правую партию "Ликуд". "По горячим следам это считалось примером протестного голосования маргинализированного мизрахи-населения против доминирующего социалистического истеблишмента, состоявшего почти полностью из ашкеназов, — писал Дов Ваксман. — Но тот факт, что мизрахим голосовали за Ликуд и на всех следующих выборах, свидетельствует о том, что причина была глубже. То, как партия, и особенно её лидер Менахем Бегин, делала упор на еврейство, на еврейские традиции, выглядело привлекательно для евреев-мизрахим, потому что эта идея позволяла им на равноправной основе влиться в израильское общество. Голосуя за Ликуд, они демонстрировали желание в полной мере принадлежать израильской нации".17
По итогам Войны Судного Дня Ахува Озери, певица, происходившая из семьи йеменских евреев и аккомпанировавшая себе на индийском струнно-щипковом инструменте бульбуль таранг, написала пронзительную песню Eykhan Ha-Khayal?i
В 1973 году Ашер Реувени, владевший вместе с братьями небольшой лавкой по продаже электронных товаров в тель-авивском районе Шхунат Ха-Тиква, населённом преимущественно выходцами из Йемена, собрался жениться. Увы, свадебное торжество оказалось омрачено печальной новостью: с войны не вернулся родной брат его невесты.
По прошествии нескольких месяцев траура друзья новобрачных всё-таки решили устроить им весёлую вечеринку (в мизрахи-сообществе они назывались на арабский манер — "хафла") и пригласили музыкантов: Йосефа Леви, более известного как Даклон, и Моше бен-Моше, в будущем участников важного для мизрахи-движения ансамбля Tslilei Ha-Kerem, дословно "Звуки виноградника".i
Сама ситуация вовсе не была из ряда вон выходящей, большинство артистов-мизрахим зарабатывали на жизнь именно концертами на свадьбах да бар-мицвах.i
Впоследствии эта кассета в истории восточноеврейской музыки была мифологизирована как своего рода семечко, из которого выросла вся соответствующая культура. Разумеется, это преувеличение, но индустрия музыки мизрахит в самом деле восходят именно к фонограмме свадьбы Ашера Реувени. Очень скоро выяснилось, что целевая аудитория хочет слушать свои любимые песни не только живьём, но и в записи, и неважно, что гомон гостей на этой записи зачастую перекрывает по громкости собственно музыкальное исполнение. Люди, не знакомые лично с новобрачными, стали предлагать за плёнку по сто лир (шекели были введены в обращение в Израиле только в 1980 году). Братья Реувени смекнули, что на этом можно неплохо заработать, и основали рекорд-лейбл и продюсерский центр, ставший в последующие годы одним из мест силы музыки мизрахит.18
Другим таким местом силы была тель-авивская автобусная станция: мощный не только транспортный, но и торговый хаб. Среди развалов с одеждой, подержанными товарами и всяческой снедью мгновенно появилось множество кассетных лотков, торговавших, разумеется, в том числе и контрафактной продукцией.
"За десять шекелей — три кассеты, — вспоминал в середине 1990-х Коби Оз, фронтмен группы Teapacks, работавшей на стыке альтернативного рока и музыки мизрахит. — Я выходил на старой станции, и она была для меня другой страной: страной подвешенной реальности, идёт ли дождь, палит ли солнце".19
Вот и ещё один парадокс, неразрывно связанный с этим культурным явлением: в Европе и США аудиокассета — дешёвый, простой в эксплуатации носитель — стала символом музыкального андеграунда, позволив артистам, не рассчитывавшим на контракты с лейблами, сохранить их творчество для вечности.20
Потомок репатриантов из Йемена, обладатель запоминающейся восточной внешности, яркой сценической харизмы и мощнейших вокальных данных, Аргов стал звездой в мизрахи-среде после первого же своего сингла, выпущенного братьями Реувени, Elinor (1980). Два года спустя его ждал триумф на израильском фестивале восточной песни, победа была присуждена композиции Ha-Perakh Be-Gani.i
Сопоставляя классические записи Зоара Аргова с ранними образцами музыки мизрахит в исполнении Джо Амара или Фильфеля аль-Масри, мы безошибочно определяем их как части одного культурного континуума, но в то же время слышим и различия. Моти Регев и Эдвин Серусси в книге "Популярная музыка и национальная культура Израиля" выделяют семь особых примет (музыкальных кодов) музыки мизрахит эпохи расцвета.23
Среди них есть те, что были присущи и песне Lishkat Avoda: статическая гармония, циклический рисунок в ритм-секции, вокальная мелизматика, опора на восточные макамы (гитарист Йегуда Кейсар, много работавший с Арговом, ещё в 1970-е даже сконструировал для себя специальную гитару с четвертьтоновыми ладами).24
Конечно, отчасти такая эволюция была вызвана сугубо бытовыми причинами: у Джо Амара не было доступа к электрогитарам, а у Зоара Аргова он есть. Но, кажется, это не единственное объяснение. Музыка мизрахит 1950-х годов представляла собой разрозненный набор репатриантских традиций, а сам термин "мизрахим" тогда звучал как пренебрежительное обобщение и как способ, с помощью которого элита могла определить "другого" и тотчас же от него отгородиться. Напротив, в 1980-е этим словом уже описывалась вполне конкретная идентичность потомков репатриантов из мусульманских стран Азии и Африки: поколение мизрахим, уроженцев Израиля, осознавало себя единой социокультурной группой. Песни Зоара Аргова, его современников и последователей — это уже не марокканская, иракская или йеменская музыка, волею судеб перенесённая на иную территорию, а именно музыка мизрахит в буквальном смысле слова, выражавшая чаяния конкретного среза израильского общества.
Поэтому в ней заведомо, по определению перемешано всё то, что любили и слушали сами мизрахим. Например, греческая эстрада в духе популярного в Израиле в 1960-е годы певца Ариса Сана — песня Аргова Elinor была кавер-версией греческой композиции, а Йегуда Кейсар освоил стаккатную манеру игры на гитаре, имитируя звучание греческого инструмента бузуки.26
Сюда же — страстная романтика Сан-Ремо, наэлектризованная энергия рок-н-ролла, духовые аранжировки балканского и иного восточноевропейского происхождения (аранжировщик Ha-Perakh Be-Gani Нэнси Брандес был выходцем из Румынии), а также иногда официальная ашкеназская эстрада: Хаим Моше, популярный мизрахи-певец 1980-х, заказывал новые композиции даже у Наоми Шемер, сочинительницы "Золотого Иерусалима", и ещё пары десятков песен из условного The Great Israeli Songbook. Сам факт, что Шемер и другие респектабельные ашкеназские авторы к концу десятилетия не считали зазорным сотрудничать с мизрахи-артистами, зримо свидетельствует о смене парадигмы, как и то, что поэт-песенник Меир Ариэль, ветеран Шестидневной войны, неофициально называемый зачастую израильским Бобом Диланом, включил в свой репертуар кавер-версию песни Kvar Avru Shanimi
Музыка мизрахит всё ещё редко звучала в прайм-тайм на ТВ, но по крайней мере её уже там не громили, как несчастного Нисима Серусси десятилетием ранее. Наоборот, восточноеврейские певцы и певицы совершили своего рода реклейминг обидных прозвищ, которыми в прошлом награждали их ашкеназы, таких как "чахчах" или "фреха".28
Наконец, ещё один элемент — сефардскиеi
С именами Хадад, Зехавы Бен, Эяля Голана и некоторых других дебютантов 1990-х связан переход музыки мизрахит в новое качество, по крайней мере в коммерческом плане. В отличие от не дожившего до нового десятилетия Зоара Аргова,32
Музыка мизрахит вступила в прямое взаимодействие с мейнстримом, при этом, что примечательно, избежав "ашкеназификации": "На фитах в этих совместных записях были даже не столько лично (Эяль) Голан и (Сарит) Хадад, сколько их стиль, который таким образом был принят в мейнстрим, сохранив при этом свои отличительные (звуковые) черты".33
По меткому наблюдению Одеда Эреза, она здесь подобна семплу со старой пластинки, который кладётся в фундамент хип-хоп-трека, с той лишь разницей, что у HaDag Nahash семпл, таким образом, оказывается сыгран живьём.34
История музыки мизрахит с конца 1990-х годов до наших дней — это хроника непрерывного экстенсивного развития на всех уровнях сразу: звуковом, медийном, политическом, смысловом. "Как сказал мой друг, звукорежиссёр из Иерусалима, в 2015 году нельзя сказать, что мизрахи — это один из жанров израильской поп-музыки, и даже что это успешный жанр, угрожающий мейнстриму, — писал Матти Фридман в статье "Израильская революция счастья", озаглавленной в честь песни мизрахи-артистов Лираза Руссо и Омера Адама. — Это и есть мейнстрим, это и есть израильская поп-музыка. Если вы сегодня приложите стетоскоп к груди страны, то услышите, как ее сердце бьется в ритме мизрахи».37
Это положение вещей, конечно, устраивает не всех. "Турки захватили Тель-Авив!"38
Современный мизрахи-мейнстрим нередко стремится сглаживать противоречия и в иных вопросах. Так, эта музыка по-прежнему бывает глубоко религиозна: обязательный элемент концертов хитмейкера Омера Адама, соблюдающего иудея, последовательно отказывающегося выступать в шаббат: баллада Modeh Ani 2015 годаi
Характерно, что Адам, строго говоря, не мизрахи или по крайней мере не совсем мизрахи: его мать — ашкеназка, отец — горский (кавказский) еврей, а родился и рос Адам в США. В своём текущем мейнстримном виде музыка мизрахит больше не прерогатива соответствующих субэтносов, это вполне космополитический саунд с определённым (довольно широким) набором особых примет. Песня Silsulim дуэта Static & Ben El обладает явно различимыми признаками стиля, но одновременно как влитая встаёт в ряд летних, пляжных дэнс-поп-хитов со всего мира вплоть до, например, композиции Despacito.
В этих условиях внутри сообщества в последнее десятилетие оформляется и альтернативная страта, представители которой стремятся вернуть стиль мизрахи к истокам, в том числе в самом буквальном смысле слова. Иерусалимская певица Нета Элькаям заново открывает миру музыку Зохры аль-Фассии, марокканской звезды середины 20 века, чьей славной карьере репатриация в Израиль фактически положила конец. Сёстры Хаим, выросшие в пустыне на юге страны (никакой связи с американской группой HAIM, тоже, по странному совпадению, состоящей из трёх сестёр), обращаются к истории собственной семьи. В составе проекта A-WA они возрождают устную музыкальную традицию йеменских евреев, а точнее, евреек. "Пока мужчины ходили в синагогу и пели там религиозные песни, женщины оставались дома и более тесно взаимодействовали с арабским сообществом", — рассказывает одна из сестёр, получившая степень бакалавра в области музыкальной этнографии.41
Дуду Тасса, внук Дауда аль-Кувейти, одного из братьев, иракских евреев, создавших корпус музыкальных стандартов их страны исхода, ослушался запрета деда и всё-таки стал музыкантом. Среди его многочисленных разножанровых затей выделяется "кросс-культурный еврейско-арабский проект" Dudu Tassa & the Kuwaitis, в котором артист в компании инструменталистов из Израиля и Ирака предлагает осовремененные версии музыки его предков. Группа выступала в США на фестивале "Коачелла", а в 2017 году откатала целый гастрольный тур на разогреве у Radiohead; новейший альбом, Jarak Qaribak (2023), тоже посвящённый именно ближневосточной музыкальный традиции (но на сей раз нееврейской), Тасса записал в компании Джонни Гринвуда.
Сотканная из парадоксов, извилистая, как мелодии песен Зоара Аргова, история музыки мизрахит продолжает развиваться прямо сейчас, бурно и непредсказуемо. И лишь её центр остаётся там же, где и был, в той самой точке, где сходились три разноцветных лепестка на географической карте Генриха Бюнтинга.