В курсе "Средневековое искусство Запада" историк-медиевист Олег Воскобойников показывает важнейшие, а также малоизвестные памятники художественной культуры средневековья и помогает посмотреть на них глазами средневекового человека. В пятой лекции Олег Воскобойников рассказывает о многозначности главного христианского символа.
В любой общей истории искусства мы прочтем, что средневековое искусство символично. Остановимся на этом утверждении. На протяжении всего раннего Средневековья главенствовало символическое понимание мироздания, но и в позднем Средневековье, и накануне Нового времени, существенно потеряв свои позиции из-за распространения новых знаний, оно вовсе не растворилось, а лишь трансформировалось и обогатилось. В этом средневековая цивилизация вовсе не исключительна. Символизм в большей или меньшей мере характерен для без исключения культур.
В основе его лежит уверенность, что любое явление помимо основного содержания обладает одним или несколькими добавочными. Эта уверенность коллективна, хотя бы потому, что слово "символ" начинается с соединительной приставки, указывающей на работу мысли и действия многочисленных участников коммуникации. Именно конкретная коммуникативная ситуация и определяла и определяет степень "буквальности" или, наоборот "фигуральности" слова, жеста, образа. Это общее замечание имеет прямое отношение к любому произведению искусства или предмету. Но будет глубоко ошибочным, сбивающим с толку суждение, что средневековое искусство символично в отличие от искусств других эпох или цивилизаций.
Как нетрудно догадаться, глубоким символическим значением обладали инсигнииi
Но и абстракция – в таком предмете, запечатленная на челе государя – должна же была что-то означать! Согласно одной из трактовок, единение апостолов вокруг Христа должно было подвигнуть сердца народов, подвластных Оттонам, объединиться под эгидой единой христианской державы. Во всяком случае схожим образом понимал ее значение немецкий поэт Вальтер фон дер Фогельвейде, написавший в 1190-х гг. стихотворение в честь только что коронованного германского короля:
Король Филипп не стар, корона подревней;
нельзя не подивиться, сколько блеску в ней;
как соразмерно все в изделии кузнечном!
Корона с головой монаршей заодно,
и разлучить их, без сомнения, грешно;
прекрасны обе только в единенье вечном.
Обеим радостно блистать;
красавцу молодому сей венец под стать
в любви взаимной, в роскоши природной;
заблудшим этот светоч дан
для всех князей, для разных стран
звездою воссиял он путеводной.
В оригинальном тексте, что ускользнуло от переводчика В. Микушевича, на самом деле упоминается конкретный камень, прозванный за свою красоту и величину "Мудрецом"i
Символ очень близок, но не аналогичен знаку, хотя Средневековье явно предпочитало оперировать именно вторым термином: signum. Простые предметы или жесты обретают новое значение в зависимости, во-первых, от воли тех, кто их использует, во-вторых, от воображения того, кто за этим использованием наблюдает. Фигура человека в произведении искусства на протяжении почти всего Средневековья лишена индивидуальных черт, но она всегда выражает какую-то волю, какой-то жест, она всегда осмыслена. Ее даже можно назвать воплощенным жестом, если понимать жест широко.
Поскольку всякая коммуникативная ситуация в Средние века многозначна и может быть зачастую истолкована современниками в двух и даже нескольких противоречащих друг другу смыслах, многозначен и символ. Крест, этот богатейший по содержанию и не исключительно христианский символ, может означать идеи и ценности прямо противоположные, в зависимости от того, в каком контексте он используется и кем, как, когда и зачем он трактуется. Неслучайно в знаменитом сне Константина I,3
Неудивительно, что столь чудодейственным знаменем, если верить тому же биографу, решили украсить и потолок тронного зала императорского дворца в Константинополе, Новом Риме.
На кресте умер Спаситель, но эта смерть в христианском сознании даровала человечеству вечную жизнь, спасение: следовательно, символ смерти парадоксальным образом есть и символ жизни. Это превращение выразилось в ставшем популярным в зрелое Средневековьеi
На мозаике в конхе апсиды римской базилики Сан Клементе, созданнойоколо 1125 г., Спаситель оказывается распятым вовсе не на Голгофе,5
Это древо оплетено роскошным растительным орнаментом, райскими кущами,6
Можно было ничего не писать, можно было даже заменить фигуру Иисуса "драгоценной абстракцией", неограненными камнями, к этому часто прибегали германские конунги первого тысячелетия, когда дарили стратегически важным для них монастырям и храмам т.н. вотивные кресты. Возможно, некоторые из них даже знали по преданию, что такой же усыпанный камнями крест, crux gemmata, воздвигли на Голгофе Константин Великий и его благочестивая мать Елена: тот самый, как считалось, на котором Спаситель был распят. На самом деле неизвестно, стоял ли на Голгофе столь богато украшенный крест, ранние описания не позволяют это утверждать, но именно таким, на фоне Иерусалима, его изобразили мозаичисты в римской базилике Санта Пуденциана около 400 года.
Дарение креста, как и других реликвий и сокровищ, было важнейшим рычагом политики императоров и подражавших им варварских королей. Само присутствие таких даров на алтаре гарантировало незримое присутствие здесь и сейчас далекого василевса или вечно разъезжающего по своим владениям короля или герцога, а храм превращался символически в микромодель небесного Иерусалима, в своеобразный вотивный комплекс, идеологически намного более важный, чем, скажем, дворец. Германский император Оттон III около 1000 года подарил Аахенской капелле роскошный крест, на лицевой стороне которого, где обычно изображается Спаситель, по сей день красуется замечательная гемма с изображением римского императора Октавиана.10
На задней же стороне выгравировано изображение умершего Спасителя. Во время религиозных процессий крест несли перед государем, и смотреть он должен был именно на оборотную сторону. Такой специфический крест, находящийся по воле государя в символической столице государства, в Аахене, в святая святых, наглядно демонстрировал людям и Богу, что идея восстановление Римской империи органично сочеталась в уме и сердце этого глубоко верующего молодого императора с уподоблением Христу, а pax romanai
Лангобардская королева Теоделинда, приняв христианство около 600 года, получила в подарок от Григория Великого Евангелие в окладе, усыпанном драгоценными камнями, органично сочетающимися с высоко ценившейся эмалью, имитировавшей рубин: здесь кресты в прямом смысле слова заключают в себе священный текст, а восемь гемм (совсем не августовского века, потому что времена были темные) по сторонам от крестов должны были восприниматься как своеобразное "генеалогическое древо", включавшее новую обладательницу этого сокровища в "семью" римских императоров, римских пап, самого Христа.