УРГА — ТЕРРИТОРИЯ ВОЙНЫ

В отличие от персонажей «Зимней дороги» главный герой новой повести вымышлен — некий капитан Борис Солодовников, питающий романтическую любовь к красотам и ценностям Востока, служит военным советником в отдельной бригаде монгольской армии. Крепость Бар-хото i«Бар хот» на монгольском означает «город тигра». Возможно отсылка на так называемые «тигровые отряды» — авангардные отряды маньчжуро-китайских войск империи Цин тоже отсутствует на карте, но у нее есть прототип — удерживаемый маньчжуро-китайскими войсками бастион Кобдо, осажденный монголами в 1912 году.

Как пишет о себе герой, «в мире, где я очутился, походы Чингисхана и Хубилая закончились не далее как вчера». Подобная аберрация времени в свою очередь заставляет иначе масштабировать известные исторические события. То, что теперь называют антиколониальной оптикой, герой повести хорошо описывает единственным абзацем: «Они сообщили мне, что 28 июня в Сараево сербский студент Гаврила Принцип застрелил австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда с супругой. Их очень беспокоила эта новость, я же отнесся к ней с полнейшим равнодушием — в то время и в тех местах она представляла для меня не больший интерес, чем если бы я узнал, что на оборотной стороне луны член венерианского тайного общества убил наследника марсианского престолаiИнцидент в Сараево 28 июня 1914 года послужил поводом Первой Мировой войны (1914-1918).».

Однако вести в Монголию доходят и с оборотной стороны луны, и странным образом ницшеанские идеи смешиваются в повести с древними местными преданиями. Там, где Ницше отвергал христианство ради эллинских богов, здесь Чжамсаран как монголо-тибетский дух войны призван превзойти бессильных бодхисатв с их якобы ложным и навязанным извне культом смирения. Результат подобных настроений известен и неотвратим — война.

В маленькой печальной повести Юзефовича аукаются многие реалии сегодняшних военных конфликтов — от идеологических до бытовых: имперские аппетиты (они же и комплексы) и такие же их зеркальные освободительные выкладки, махинации с боеприпасами, внезапное циничное совпадение интересов разных стран, манипуляции с населением, архаичный хаос, патриотические иллюзии и вековая взаимная ненависть народов, циклическое желание мести и самый дух войны в ее неумолимой диалектике.

Сейчас, когда местами гибели десятков тысяч людей становятся населенные пункты, о существовании которых доселе мало кто из противоборствующих сторон даже подозревал, история такой же заброшенной крепости Бар-хото читается особенно мучительно.

Эта книга писалась задолго до октябрьских событий в Израиле и Палестине, но иные ее фразы звучат точно так же, как сегодняшние недоуменные реплики насчет изменившихся методов боевых действий: «Осада Бар-хото не имеет ничего общего с современной войной, вот почему от меня здесь было мало проку».

Во всякой войне, бесспорно, присутствует экономическая и политическая подоплека, и присутствие капитана Солодовникова в Монголии тоже обусловлено банальными причинами:

«Тогда зачем я здесь? … чтобы сибирские купцы по дешевке скупали скот, шерсть и кишки для колбасных фабрик у самих монголов, а не переплачивали тройную цену агентам калганских и хайларских посреднических фирм… чтобы в случае войны с Англией забайкальские казаки двинулись из Монголии в Тибет и завладели этим ключом к воротам Индии, а железная дорога из Сибири, через Ургу iУрга (монг. Өргөө — ставка) — резиденция монгольских правителей с 17 века, официальная столица Монголии. В 1924 году по инициативе казахского революционера Турара Рыскулова город был переименован в Улан-Батор (монг. Улаанбаатар — красный герой), прошла бы на Калган — оттуда рукой подать до Пекина… моя жена была бы рада, но я не империалист».

Однако, по Юзефовичу, война не исчерпывается и не объясняется одними рациональными установками реальной политики. Политика — не черно-белая шахматная доска, всегда существуют куда более глубокие, глубже, чем схватка любых бульдогов под ковров, факторы, которые способны ее опрокинуть и раскидать фигуры, окрасив их уравнительным кровавым цветом (что, собственно, мы и наблюдаем в сегодняшнем мире).

Юзефович идет дальше в своей герменевтике конфликтов, и в этой точке он странным образом сближается с Фрэнсисом Фукуямой, который в недавней книге «Идентичность» пишет о том, что материальная выгода далеко не единственная путеводная звезда человека. Куда важнее и опаснее то, что греки называли тимос — вместилище гнева и гордости. Именно тимос порождает национальную гордость и стремление к идентичности и самоуважению. Возвращение величия как единственно верный синоним счастья — именно это в повести Юзефовича служит триггером кровопролития и жестокости, в обход даже жажды наживы:

«Он проницательно сощурился: "По-вашему, Бар-хото никому не нужен, зато сам по себе поход выгоден многим. Деньги, власть, тщеславие — вот его истинные причины. Так?"

Я кивнул.

"А вот и нет! — объявил Дамдин. — Монголия включает четыре аймака Халхи, территории вокруг Бар-хото входят в один из них. Вернуть их — значит восстановить историческую справедливость. Справедливость для народа важнее, чем польза…"».

Другой важный аспект повести — объяснение того, как религия, даже самая миролюбивая и отстраненная, содержит в себе достаточно допущений и лазеек на случай войны и если не впрямую способна одобрить резню, то по меньшей мере подразумевает соответствующие извинительные трактовки. После сцены сожжения пленных герой, в частности, признается:

«В милосердном учении Будды с его директивой щадить все живое имелся, оказывается, свой подвальный этаж, куда нет входа наивным адептам желтой религии вроде нас с Линой… В стенной нише сидел Будда с отбитым носом и тронутыми улыбкой губами. Прежде я видел в ней знак приятия этого исполненного страданий мира как необходимого этапа на пути к просветлению, а сейчас — брезгливый скепсис по отношению ко всем, кто надеется его улучшить».

Страшная казнь плененных китайцев — кульминация этого текста, но чем более экзотичными и, казалось бы, сугубо восточными деталями она изобилует, тем сильнее в ней проступает неизбежное для всего воюющего человечества стремление к зверству — подобно тому, как Ницше становится сродни тибетскому богу войны.

Британский специалист по средневековой европейской истории Шон Макглинн в книге «Узаконенная жестокость» писал о подобных эпизодах так:

«Если воин сдавался в плен или был схвачен и обезоружен, то его статус немедленно изменялся: он переходил в разряд невоюющих. Это четкое разграничение — теоретически — гарантировало пленнику жизнь. Но безнравственная и кровавая реальность средневековой войны означала, что добровольная сдача или захват в плен не могли считаться железной гарантией безопасности. Обуянные жаждой крови победители пренебрегали всякими ограничениями, накладываемыми на них любыми правилами и кодексами, и в пылу сражения порой вовсе не хотели никого брать в плен. В большинстве эпизодов массовой резни есть нечто общее: истребление пленников являлось намеренным и заранее спланированным актом, который осуществлялся по недвусмысленному приказу победоносного военачальника. Все эти военачальники, за редким исключением, были королями».

Эта короткая повесть, безусловно, принадлежит к вершинам метода Леонида Юзефовича, ее отличает совершенно лермонтовская ясность слога. Как и в предыдущем романе «Филлэлин», женские образы выписаны лаконично и почти пунктирно, однако в них всегда присутствует одна затейливая эротическая подробность, которая потом подолгу не выходит из головы. Юзефович давний знаток Монголии, и ее реалии начала прошлого века запечатлены здесь с фотографической и любовной точностью — босые монахи, собаки-трупоеды, молитвенные мельницы, жалобные крики верблюдов, отрезанные уши, священная гора Богдо-ула iмонг. Богд-Хан-Уул с ее непуганными оленями и огромные деревянные фаллосы, отгоняющие злых духов (интересно, что ровно о таких недавно писала антрополог Анжела Саини, только у нее шла речь о северном Таиланде).

Герцог Веллингтон, изучая последствия сражения при Ватерлоо, написал: «после проигранной битвы самым большим несчастьем является битва выигранная». События в повести Юзефовича оборачивается примерно тем же итогом:

«… Видя это, излагать ее я не стал и спросил, как выглядит Бар-хото, что там теперь.

"Ничего", — ответил Адамский.

"То есть как?" — не понял я.

"Так, — констатировал он со спокойной усталостью, словно ему уже не раз приходилось об этом говорить, и все слова были у него наготове. — Китайцы ушли, русские не пришли. Земля в окрестностях не обрабатывается, колодцы высохли. Крепостные стены и башни стоят, но начинают разрушаться. А внутри — ни души, трава и развалины"».

Русскую литературу принято ругать за то, что она никогда ничего не сумела предотвратить. Что ж, сегодня, когда весь мир, кажется, вполне готов к одному большому и всеобщему походу на Бар-хото, эта книга вполне заслуживает наклейки на обложку «не говорите, что вас не предупреждали».