ВИЗАНТИЯ И ТЮРКИ: ГИБЕЛЬ И РОЖДЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

В свою очередь, тюрки взирали на Константинополь с восхищением и завистью, наверное, как сегодня смотрят на Нью-Йорк или Париж. Вот история одной средневековой «мигрантки», искавшей счастья в главной метрополии тогдашнего мира. Имени ее мы не знаем, но источник называет ее «скифянкой». Так в Византии было принято обозначать жителей Великой степи. Она была довольно состоятельной особой, жила на золотоордынской территории, возможно, в нынешнем Казахстане. Ни мужа, ни детей у нее не было.

Наслышанная о чудесах и комфорте Константинополя скифянка весьма желала переселиться туда и даже была готова для этого креститься. Как-то раз она увидела, что мимо ее дома (или юрты) ведут греческих рабов — пленников из Фракии.iФракия - историческая область на юго-востоке Балкан. Ныне разделена между Болгарией, Грецией и Турцией. С дальним прицелом она выкупила одного из них и женила на себе. От мужа-грека у скифянки родилось двое детей. На фоне саксаулов, ковыля и тюльпанов жизнь их протекала, надо думать, идиллически, но большой мир все равно манил. Вскоре в той же местности очутилась и первая греческая жена ее мужа, также уведённая татарами из Фракии. Добрая скифянка не стала ревновать, но купила и ее для утешения мужа и для помощи по хозяйству. Трудно представить себе этот средневековый любовный треугольник, но как-то все у них склеилось. Впрочем, тюльпаны тюльпанами, а пришло время осуществить давно задуманную эмиграцию. Скифянка покрестилась и поселилась в Константинополе всей своей «шведской семьей», то есть вместе с мужем и его первой женой, которые оставались ее рабами.

Казалось бы, счастье есть и оно наконец наступило, но у первой жены, надо полагать, сложилась совершенно иная картина произошедшего. Легко представить, как она оплакивала угон своего мужа в рабство, воображала страшные картины лишений и жестокостей, на которые он теперь обречен. И что же она увидела? Вполне счастливого мужа, отъевшегося на кумысе и конине, который обзавелся новой богатой женой и прижил от нее двух детей. Наверное, будучи еще в степи, на территории скифянки, она едва ли могла дать волю эмоциям и смиренно приняла правила игры. Но вдохнув родной воздух, решила действовать. Вероятно, втайне она и раньше рассчитывала, а может, это муж ей подыгрывал, чтобы не отнимать надежду, что в Константинополе они избавятся от ненавистной скифянки и станут снова жить вдвоем. Но ничего такого не случилось. Мужа, вероятно, вполне устраивала и скифянка, и ее деньги, да и детки, наверное, радовали. Однако первая жена не готова была смириться со своей участью. Пылая гневом, она отправилась к патриарху и обвинила скифянку в том, что та украла у нее мужа.

Тогда последняя сама явилась на разбирательство и изложила свое видение проблемы. Скифянка задаром отпустила на волю мужа, но оставила в рабстве его первую жену, предложив последней выкупить себя за ту цену, которая была за нее уплачена: якобы деньги были нужны, чтобы содержать детей, но легко вообразить, что подлинная причина была совсем иной. А вдруг, будучи свободными, муж и его первая жена сбегут от нее вдвоем. К тому же следовало проучить неблагодарную гречанку. Патриарх и другие участвовавшие в разбирательстве сановники приветствовали решение новообращенной христианки, посчитав его в высшей степени великодушным и справедливым. Но Бог вскоре сделал справедливость действительно полной: стоило первой жене отправиться во Фракию к бывшим соседям для сбора откупных денег, как вновь нагрянули татары и увели ее с собой в рабство, на этот раз навсегда. Муж окончательно вернулся к доброй скифянке, и они зажили счастливо. Происходило это примерно в 1337—1338 гг.iНикифор Григора. История ромеев / Пер. Р. Яшунского. Т. 1–3. СПб., 2013–2016. Т. 1. С. 415—416.

Этот рассказ со счастливым концом весьма показателен во многих смыслах. В контексте нашего курса следует прежде всего подчеркнуть стремление богатой скифянки во что бы то ни стало переселиться в Византию. Цивилизация была тем мощнейшим магнитом, который столетиями притягивал к себе орды захватчиков, караваны и флотилии купцов, просто любознательных людей, тех, кто искал знаний, комфорта или новых ощущений. Эту свою мечту скифянка осуществляла поэтапно, начав с того, что вышла замуж за византийского подданного и родила от него детей. С этого и сегодня многие начинают эмиграцию. Характерно, что в те далекие времена, когда преподавание языков отнюдь не являлось нормой, скифянка и ее грек-муж как-то быстро научились понимать друг друга. Кроме того, в мире, где не существовало виз, статуса беженца и ВНЖ, религия и культурные привычки, оказывается, не были таким уж серьезным препятствием для союза. Как мы увидим в будущем, матерями многих султанов были христианки – гречанки, славянки и другие. Известны и христианские церкви в гаремах, дозволенные повелителями правоверных прямо в собственных дворцах. Отношения принцессы Дианы и Доди аль-Файеда, христианской принцессы и мусульманина, хоть и подданных одной страны, наделали больше шума, чем любой из этих союзов прошлого. И уж совсем невероятной показалась бы мечеть в Виндзорском замке, если бы брак Дианы и Доди состоялся.

Когда наша скифянка столкнулась с угрозой судебного преследования, византийская юридическая система встала на ее сторону, несмотря на то что она была недавней мигранткой и неофиткой, а обвинения против нее выдвинула природная гречанка, да к тому же из пострадавших от скифских набегов. Византийское право не знало этнических предпочтений, и закон оказался на стороне скифянки. Механизмы правовой регуляции в этом случае защитили иммигранта от недобросовестного лица «коренной национальности», как, увы, не всегда случается сегодня. Но у империи была своя логика, лишенная этнических предрассудков.

Прежде чем приступить к первой из наших бесед о византийско-тюркских отношениях, следует сделать несколько вводных замечаний и обрисовать общий план этого курса. Лейтмотив моих лекций — судьба империи, или еще шире — судьба цивилизации: интересно поговорить о том, что позволяло развитой цивилизации находить успешные ответы на вызовы времени и почему в какой-то момент истории у цивилизации не оказалось таких ответов. Другими словами, почему цивилизация гибнет, почему ей не помогает тот многообразный и глубокий опыт, который она копила столетиями и тысячелетиями? Именно поэтому фокус наших бесед будет на Византии: каков был механизм гибели великой цивилизации, столь опытной и живучей?

В последующих беседах я попытаюсь описать тюрков так, как их увидели византийские греки, и поместить это видение в контекст наших сегодняшних знаний о тюрках. В таком подходе есть очевидное преимущество, ибо именно византийские писатели оставили современной науке громадный пласт знаний о тюркских народах, отсутствующий в других известных ныне источниках.

Итак, начнем с Византии. Византия не имеет начала. Не существует хронологической точки или какого-нибудь события, которое бы признавалось современной наукой за неоспоримое начало Византии. Византией мы условно называем Позднюю Римскую империю, которая, оправившись от потрясений великого переселения народов, продолжила существование в новом мире, именуемом нами Средневековьем. Можно было бы сказать, что Византия родилась в 753 г. до н. э., когда был основан Рим. Или же в 330 г. до н. э., когда Александр Македонский овладел Ахеменидской державой.iТо есть Древней Персией. Или же в эпоху, в которую жил Гомер (8 или 9 в. до н. э.). Или же в правление римского императора Константина I Великого в первую треть 4 века, когда он легализовал христианство на территории империи. Причем эти четыре предложенных начала Византии вполне приемлемы для византийского самоописания и самоосознания. Исключительно удаленный горизонт собственного начала, а значит, и культурной памяти народа, которые терялись то ли в доистории, то ли в глубокой древности, отличал Византию от других европейских и ближневосточных средневековых культур, возникших сравнительно недавно.

Современные исследователи (и не без оснований) продлевают верхнюю хронологическую рамку античности в Европе и Восточном Средиземноморье до 8—9 вв. Например, историк Эрве Энглебер говорит о «постримской античности, второй фазе античного периода», а именно античности, пережившей римскую государственность и инерционно воспроизводившей социокультурную «римскость» (Romanitas).iHistoire de la civilisation romaine / Dir. H. Inglebert. P., 2005. P. 483: «antiquité post-romaine, une deuxième phase de l’Antiquité». Если согласиться с Энглебером, то придется признать, что вся история средневековой Византии это не что иное как «постантичная римскость», претерпевшая глубинную эллинизацию и христианизацию. О сохранении в Византии структурообразующей связи с «римскостью» и эллино-латинской культурой ярко и настойчиво говорит современный американо-греческий исследователь Энтони Калделлис.iКалделлис А. Византийская республика: народ и власть в Новом Риме / Пер. В. Земскова. СПб., 2016. В этом смысле опыт Византии довольно сильно «смешивает карты» периодизаторов исторического процесса, ибо он не может быть непротиворечиво описан как исключительно средневековый.

Однако если Византия не имеет средневекового начала, то по крайней мере она имеет средневековый конец. Конец Римской империи был положен азиатскими завоевателями в 1453 г. Долгое средневековое существование Римской империи, рассматриваемое сквозь призму этой катастрофической перспективы, на поверхностный взгляд, представляется чередой поражений и постепенной сдачей позиций. Именно так и пыталась описывать ее историю ранняя европейская наука. Однако со временем, особенно во вторую половину 20 в., представления об эволюции империи усложнились, полосы поражений и кризиса сменялись победами, стабилизацией и поступательным развитием. Средневековой Римской империи удавалось, меняясь изнутри (но и сохраняя глубокую связь с традицией), найти ответ славянским завоеваниям, арабскому вызову, агрессии степняков, экспансии западноевропейцев.

Однако на один вызов византийцы так и не нашли адекватного ответа, на завоевательное движение азиатских народов на запад, начавшееся в 11 в. В 11 в. империя была почти одновременно атакована тюркскими кочевыми племенами с севера и сельджукскими завоевателями с востока. Последние навсегда отняли у империи значительную часть Анатолии, обширной и стратегически важной области, имевшей первостепенную значимость для экономической стабильности страны. Если тюркскую угрозу на Балканах удалось обуздать, то сельджукская проблема осталась неразрешенной и как бы нависшей над будущем. Так, анатолийские пришельцы посеяли семена будущего в 11 в., а в 15 пожали их всходы.

Неожиданная и в полной мере алогичная атака рыцарей IV Крестового похода на Константинополь в 1204 г. в одночасье перебила хребет империи, все еще остававшейся на тот момент средиземноморской сверхдержавой.2²IV Крестовый поход(1202–1204 гг.) организовал папа римский Иннокентий III. Как и его предшественники, Иннокентий призвал европейских рыцарей к освобождению Святой Земли от владычества мусульман. Для того, чтобы переправить армию крестоносцев в Святую землю, нужен был флот, которым обладала тогдашняя морская сверхдержава - Венецианская республика. В свою очередь Венеция, которая традиционно соперничала с Византией за первенство в торговле с Востоком, втянула рыцарей во внутренний конфликт в Византии на стороне свергнутого с престола императора Исаака II Ангела. Поскольку Исаак II не смог расплатиться с рыцарями, крестоносцы взяли Константинополь штурмом и грабили город три дня. На месте Византии была создана Латинская империя, которая контролировала Константинополь, Фракию и земли в Греции и просуществовала до 1261 г. Империя потеряла часть территорий первостепенной стратегической значимости и распалась на три части. Хотя Византия и выжила в событиях начала 13 в., но именно эта катастрофа дала шанс анатолийским мусульманам развить завоевательное движение и покончить с империей в 1453 г.

Нет сомнений, что без 1204 г. не случилось бы и 1453-го. Однако следует подчеркнуть, что именно азиатскому народу, а не латинянамiЛати́нянами византийцы называли католиков, так как у тех языком богослужения был латинский. Часто это наименование имело негативный окрас. или славянам, удалось низвергнуть державу, умудренную более чем двухтысячелетним опытом. Причины этого успеха анатолийских завоевателей весьма сложны и многомерны и потому до сих пор не имеют однозначного и общепринятого объяснения. В последующих беседах мы совершим очередной шаг в поисках причин экзистенциального поражения византийской цивилизации под натиском азиатских соседей.

Современная наука привычно называет византийских противников, о которых мы собираемся говорить, тюрками. Это и северные племена, вторгавшиеся на Балканы из-за Дуная, это и так называемые сельджуки, отвоевавшие у византийцев большую часть Малой Азии. Тюркские племена населяли обширные пространства Внутренней Азии и Южной Сибири в III—II тысячелетиях до н. э. и уже на ранних этапах своей истории стали распространяться на запад. Нас будет интересовать средневековый этап этого движения.

Следует, однако, отметить, что движение тюрков на запад было лишь одним из эпизодов много более масштабного процесса миграций народов на обширных пространствах Европы и Азии, растянувшегося на тысячи лет. Средневековый этап этого движения народов часто называют великим переселением.

Суть феномена великого переселения народов в двух словах можно описать следующим образом. С востока на запад от Тихого океана и до Атлантики тянулась узкая лента высоких оседлых цивилизаций, цивилизованной ойкумены,iдр. греч. οἰκουμένη — заселенная людьми земля. Также термин «ойкумена» мог обозначать землю, заселенную именно греками, или вообще все известные человеку земли. составленной региональными культурами китайцев, индийцев, иранцев, семитов, греков и римлян. Эти цивилизации характеризовались наличием сложных религиозных, социальных, экономических структур, высоких технологий, изощренного искусства, утонченного быта. С севера с этой зоной цивилизации граничило множество племен, находившихся на более ранних этапах развития. Эти народы характеризовались много более простыми формами жизни: менее изощренными социальными отношениями, религиями и культурами. Как правило, они были кочевыми или полукочевыми племенами. Люди, жившие в цивилизованной зоне, называли северных соседей (каждая цивилизация на своем языке) варварами и дикарями.

Взаимоотношения между зонами цивилизации и варварства были весьма непростыми и неоднозначными. Для цивилизации варварская зона всегда была важным источником людского ресурса — рабов, которые превратились в важный, структурный элемент цивилизованной экономики и быта. Для кочевых и полукочевых народов цивилизованный мир всегда был источником сверхдорогих и высокотехнологичных (а потому и чрезвычайно ценных) вещей, которые эти культуры не в состоянии были создать сами и которые они захватывали в ходе набегов на цивилизованные земли. Миры цивилизации и варварства были тесно связаны и зависели друг от друга. Оба пространства неуклонно стремились друг к другу, причем это стремление зачастую выражалось в завоевательном движении за пределы собственного мира, в попытках физически овладеть чужим пространством.Великим переселением народов как раз и называют вторжения в средиземноморскую цивилизацию варварских народов из внутренних областей Европы и Азии, еще не познавших цивилизации. Следствием переселения были глубокие изменения в этнической и культурной карте Европы и Азии. Причем парадоксальным образом главным итогом переселения было расширение цивилизованной ойкумены. Цивилизация, даже проигрывая в вооруженной борьбе, побеждала варваров через их окультуривание. Варвары, влившиеся в зону цивилизации, как правило, уже во втором и последующих поколениях ассимилировались цивилизацией.

К субъектам великого переселения причисляют германские и славянские племена, жившие в Центральной и Северо-Восточной Европе, а также финно-угорские (а именно венгры), тюркские и монгольские народы, вышедшие из алтайских степей и современной Сибири. Средневековый этап великого переселения начался в первые века нашей эры и продлился все Средневековье: это движение на юг к побережью Средиземноморья германцев, славян и венгров в 4—11 вв., завершившееся венгерскими и норманнскими завоеваниями в Европе. Другая линия переселений — движение тюркских народов и монголов из Сибири в Китай, домусульманскую и мусульманскую Азию и в христианскую Европу. Строго говоря, переселение народов следует завершать лишь 16 веком, когда в целом прекратились тюркские нашествия и этническая карта Евразии стабилизировалась. Массовые миграции варварских народов в конечном итоге привели к их включению в цивилизованную ойкумену, к слиянию и гомогенизации прежних зон цивилизации и варварства.

Наши беседы посвящены именно тюркской составной великого переселения народов, как ее воспринимали византийцы. Византийцы сталкивались с тюркскими кочевниками преимущественно в двух зонах — северо-западной дунайской и восточной анатолийской. Сами византийцы, хорошо зная, что в среде и тех и других завоевателей было много тюрок, тем не менее предпочитали северных тюрков именовать скифами, а восточных тюрков персами, употребляя обобщенные, скорее социокультурные, нежели узкоэтнические термины.

Хотя современная наука опирается на совсем другие эпистемологические основания,iОт греч. "научное знание". нежели византийская, уход византийцев от узкоэтничных определений оказывается неожиданным образом созвучным нынешним историческим исследованиям, избегающим этноцентрического толкования, когда речь идет о средневековых обществах. Поэтому противников Византии на севере и востоке я буду временами обобщенно именовать как азиатские народы. Дело в том, что и задунайские, и анатолийские завоеватели не представляли собой этнического единства ни по своему языку, ни по культуре. Как мы увидим, среди завоевателей тюрки могли численно преобладать, но они всегда существовали совместно с индоевропейцами, будь то кочевыми, полукочевыми или оседлыми. А, например, культура, складывавшаяся в завоеванной Анатолии с конца 11 в. типологически была скорее новоперсидской, нежели какой-либо еще. Чистая этничность нечасто встречается в древности и Средневековье, будучи концептуальным научным конструктом, наиболее точно описывающим общества 19 и 20 вв. по преимуществу.

Используемое мною именование «азиатские народы» вместо «тюркских народов» позволяет также избежать терминологических неудобств в отношении и монгольских завоевателей, которых не следует отождествлять с тюрками, и аланских кочевников-иранцев, сыгравших значительную роль в нашествиях, а также и оседлых иранцев и арабов, в том или ином качестве и количестве присутствовавших в кочевых обществах. Народы, пришедшие из глубинной Евразии и Среднего Востока к границам Византии, на каком бы языке они ни говорили, объединяло то, что их культура и экзистенциальный опыт были специфичны именно для Азии, и это определяло их чуждость по отношению к постантичной римской парадигме. Это были разные, но все же именно азиатские типы, аккумулировавшие многообразный и разновременный индоевропейский, семитский, алтайский и частично китайский опыт. Сформулировав эти важные оговорки, я буду использовать далее наряду с другими обозначениями и более привычные определения «тюрки», «персы», «арабы». Важно помнить, что социокультурная подоплека средневековых этнонимов не совпадает с их лингво-этническим содержанием и не ограничивается им.

В этой серии бесед я попытаюсь синтезировать некий общий образ взаимоотношений византийцев и азиатских народов, причем намереваюсь сделать это в сравнительном ключе. При этом я намеренно сужаю наш разговор именно до самих византийско-азиатских отношений, избегая, где это возможно, обсуждения проблем внутренней жизни как византийского, так и азиатского обществ. Меня в наибольшей степени интересует общая логика взаимоотношений, анализируемая преимущественно в контексте византийской истории.

В первой части курса я буду говорить о ранних появлениях тюрок внутри византийского политического и интеллектуального горизонта. Вплоть до 10 в. между Византией и различными тюркскими народами непосредственные контакты носили весьма эпизодический, локальный и неустойчивый характер в силу многих причин. Поэтому о какой-либо существенной трансформации византийского и тюркских обществ под влиянием этих контактов говорить не приходится. Вместе с тем именно в раннюю эпоху происходит первое знакомство между византийцами и тюрками, именно тогда тюрки обретают свое родовое имя в византийском интеллектуальном пространстве.

Вторая часть будет посвящена византийско-азиатским отношениям в 11—13 вв., как с балканскими кочевниками, так и анатолийским гибридным оседлым и кочевым миром. Разговор о значимых военно-политических и дипломатических событиях будет дополнен портретами знаменательных персон азиатского происхождения, оказавших то или иное влияние на внутреннюю византийскую жизнь или просто чем-то впечатливших греков.

Следующая, третья часть будет посвящена времени заката и падения византийских государств в 13—15 вв. Источники донесли богатый материал об этой эпохе, много более подробный и разнообразный в сравнении с тем, что известно о ранних временах. Моя главная цель — в массе разношерстной информации выделить логику и ключевые сюжетные повороты византийско-азиатской драмы. Разговор пойдет о деградации Византии из мировой державы в региональную, о стремительном упадке империи и ее превращении в данника тюрков и, наконец, ее крушении.