ВЫСТАВКА «ҮМІТ ШУАҒЫ»

Художница родилась в 1984 году в Семипалатинске (Семее), но ее детство прошло в селе Аксу-Аюлы (Шетский районный центр) неподалеку от Караганды. Гульнур вспоминает, что, когда ей было около 5 лет, на каникулы приехала старшая двоюродная сестра, которая увлекалась искусством, а теперь и сама стала очень известной художницей. Они много рисовали вместе. Так у Гульнур появилось серьезное увлечение, которое со временем привело ее на кафедру изобразительного искусства в Карагандинский университет им. Букетова. Впрочем, уже после первого курса Мукажанова перешла в алматинскую Академию искусств им. Жургенова на факультет прикладного искусства и ковроткачества. Двоюродная сестра активно поддержала этот выбор и помогла обустроиться в новом городе.

Постепенно Гульнур познакомилась с местными художниками, занимающимися contemporary art, — Еленой и Виктором Воробьевыми, Ербосыном Мельдибековым, Сауле Сулейменовой, Эдуардом Казаряном, Зиттой Султанбаевой и другими, сейчас весьма известными авторами. Мукажанова рассказывает, что местом притяжения арт-сообщества был Центр современного искусства Сороса (СЦСИ-Алматы, существовал в 1998–2010 гг.). Здесь проходили знаковые выставки. Была серьезная образовательная программа. На мероприятиях происходило живое общение со старшими коллегами. В этой достаточно узкой среде Гульнур начала осваивать специфический язык актуального искусства, которому ее едва ли могли научить в академии.

Поворотным в биографии Мукажановой оказался 2007-й. Куратор Юлия Сорокина пригласила еще совсем юную, без «послужного списка» художницу поучаствовать в 52-й Венецианской биеннале. «Когда ты впервые оказываешься в Европе, и сразу на биеннале, сразу в Венеции… Это было потрясение. Абсолютное непонимание, куда я вообще попала, — вспоминает свои впечатления Мукажанова. — Увидев биеннале, я обнаружила, что то, что я имею, — это буквально ничего, что мне нужно развиваться дальше. Тогда я задумалась о том, чтобы продолжить обучение в Европе. Мы с сестрой приехали в Берлин, и там я познакомилась с людьми, которые помогли мне сориентироваться в системе здешнего образования. Тогда предполагала, что выберу дизайн тканей или моду. Вернувшись, я начала готовиться к экзаменам и учить немецкий».

Гульнур перебралась в немецкую столицу в 2008-м и закончила Высшую школу искусств Вайсензее. К концу заграничного обучения художница сосредоточилась на работе с войлоком — материалом, из которого кочевники Центральной Азии изготавливали ковры, одежду и юрты. Мукажанова обращается к национальной традиции, но своим творчеством демонстрирует, что она может сохраняться только в развитии. Воскресить прошлое невозможно, но можно попытаться переосмыслить его, органично встроив в изменившийся контекст. Этим и занимается художница, когда переносит войлок в пространство актуального искусства. Мукажанова объясняет, что орнамент на коврах был не просто декором, но способом осмысления реальности. Художница не занимается стилизацией, а перенимает подход — работая с войлоком, стремится отобразить современность адекватным ей способом.

«Совместить» этот материал с актуальным искусством Гульнур придумала не первая. Один из ярчайших художников середины и второй половины двадцатого столетия немец Йозеф Бойс (1921–1986) тоже активно использовал войлок, который наделял символическим смыслом. «Для Бойса войлок все же второстепенен, а я "выросла" в нем. Он — часть моей жизни», — поясняет Мукажанова. Тем не менее имя мастера есть в списке важных для Гульнур авторов. Там же можно обнаружить Густава Климта (1862–1918), которого наверняка вспомнят и посетители «Үміт шуағы» при виде некоторых колористических сочетаний. Среди прочих названы родоначальник абстракции Василий Кандинский (1866–1944), американские мастера беспредметной живописи Марк Ротко (1903–1970), Барнетт Ньюман (1905–1970), Хелен Франкенталер (1928–2011), немецкий живописец Герхард Рихтер (1932 г.р.). «Үміт шуағы» действительно напитана влияниями мастеров лирической абстракции и абстрактного экспрессионизма. Гульнур объясняет: «Наверное, беспредметная живопись мне ближе, чем фигуративное искусство. В ней я чувствую необходимую свободу выражения. Для меня абстракция ассоциируется с природой, с пространством казахской степи, в которой я выросла».

Проблемы глобализации и развития Казахстана заинтересовали ее уже в Германии. С одной стороны, это естественно для эмигранта, с тяжелым чувством покинувшего родную среду и отчаянно желающего сохранить с ней связь, как эмоциональную, так и деятельную. С другой же, взгляд с дистанции и возможность сравнения подталкивают к критическому осмыслению проблем своей страны и попыткам использовать неоднозначное положение эмигранта-патриота ей на благо. Конечно, внутри страны куда лучше чувствуется переменчивая атмосфера. Зато эмигрант — одновременно вовлеченный и сторонний наблюдатель — может взглянуть на происходящие на родине глобальные процессы «с высоты птичьего полета». Изнутри сделать это труднее: перемены, как правило, протекают плавно, давая к себе привыкнуть, и потому порой кажется, что вообще ничего не изменилось.

В 2022–2023 годах, во время арт-резиденции в Гонконге, Гульнур Мукажанова сделала два больших полотна из войлока и ткани, где показывала «диалог и сопротивление китайской и казахской культур». «Казахское» полотно привезли в Алматы для выставки, которая не состоялась. Но куратор и директор Aspan gallery Меруерт Калиева хотела показать столь яркую работу.

«Несколько лет назад я уже работала с темой линии горизонта, — объясняет Мукажанова. — Сама 16-метровая работа ("казахское" полотно) “просила” продолжения. С одного края полотна есть большая плоскость красного цвета. Это фон, знак незаконченности истории. Отсюда я решила продолжить полотно. Для меня это линия горизонта. На самом деле она должна быть непрерывной, как бесконечная степь. Сейчас я вижу горизонт разорванным. Поэтому полотно прерывается фрагментами голых стен. Этот горизонт — наше общество, постсоветский Казахстан. Страна уже могла бы встать на ноги. Культура могла бы процветать. Люди — жить достойно, а не заниматься выживанием. Но мы сами растоптали честь предков и все то, что они нам оставили. Разорванная линия горизонта — это раздробленность общества, неизжитые прошлые травмы и страхи сегодняшние».

Идея «разорванного горизонта», казалось бы, подразумевает восприятие издали, предлагает зрителю разом охватить взглядом все полотно. Но пространство галереи, характер изображения и метод работы художницы противоречат такому зрительскому подходу. Зал Aspan gallery, еще и разделенный столбами посередине, попросту слишком тесен, чтобы обозреть работу целиком. Кроме того, «Үміт шуағы» — по сути, огромная лирическая абстракция. Беспредметное полотно такого рода подразумевает погружение в «краску». Зритель должен подойти совсем близко (в идеале так, чтобы в поле зрения не попадало ничего, кроме изображения) и медитативно созерцать работу, позволяя цветовым пятнам свободно пробуждать в нем мысли и чувства. Изобилие деталей тоже заставляет посетителя подойти поближе. Наконец, полотно очень неоднородно: сделанная для выставки в Гонконге часть сильно отличается от более поздней.

Все это подталкивает гостя экспозиции к тому, чтобы рассматривать полотно постепенно, неторопливо продвигаясь от начала к концу. Так же действовала и сама художница, когда в технике войлоковаляния последовательно добавляла к изображению фрагмент за фрагментом, тем более что работа посвящена развитию Казахстана в период независимости — длительному временному процессу. Инсталляцию Мукажановой можно сравнить с музыкальной композицией. Только вместо звуков в ней — колорит и пятна, фактура и ритм.

Посетителю нужно преодолеть искушение смотреть «Үміт шуағы» слева направо, как привычно. Инсталляция начинается с правой стены, где висит цельное 16-метровое полотно из гонконгской резиденции. Обилие закругленных элементов, как бы свободно «плавающих» в пространстве красного фона, удачные сочетания цветов и плавный, спокойный ритм вкупе с энергией колорита — все это вызывает ассоциации с некоторыми работами Кандинского 1910-х годов. Вспоминается и его взгляд на произведение как на природный, внутренне гармоничный «микрокосм». Эту сбалансированную, органичную часть композиции «Үміт шуағы» хочется трактовать как пространство мечтаний — некий потенциальный Казахстан, «прекрасный Казахстан будущего», каким он грезился сразу после обретения независимости.

Другая часть полотна как бы передает воздух, атмосферу в обществе постсоветского времени. Здесь — иная картина. Разрывы «горизонта» создают тревожные паузы молчания, будто звучание мелодии оказалось нарушено помехами зажеванной пленки. Воспоминания о Кандинском уже неуместны. Зато возникает целый ряд ассоциаций с более драматичными мастерами экспрессионизма, вроде Эмиля Нольде (с его полуабстрактными пейзажами), а кое-где и Эдварда Мунка.

Контрастные колористические сочетания выверенно дисгармоничны. Цвета как бы не могут «притереться» друг к другу. Кричащая яркость — и тут же бледный, дымчатый фрагмент, будто небрежно сшили куски совсем разных работ. Композиции лишены равновесия. Пятна, более динамичные и бесформенные, напоминают экспрессионистские мазки, часто с «рваными» краями. Дробный характер изображения порождает ощущение хаоса и растерянности. По мере развития инсталляции «противоречия» только усугубляются, а тревога нарастает. Чаще происходят «разрывы» полотна. Стремления и надежды из первой части сохраняются как бы отдельными вспышками, оборачиваются призраками, вроде бы не рассеявшимися до конца, но и не находящими опоры, чтобы воплотиться.

Финальный аккорд инсталляции — широкий «разрыв» и как бы повешенное отдельно от других полотно, в котором доминирует черный. Обычно художница избегает этого цвета. Мукажанова объясняет: «К концу работы я осознанно решила использовать черный, пытаясь принять свой страх. Когда вы принимаете страх, он начинает отпускать. Сначала мне хотелось, чтобы финал был непроглядно черным, но я все-таки попыталась смягчить его яркими оттенками: принимать страх тяжело. Я говорю о травмах предков, которые передаются из поколения в поколение и проявляются в наших каждодневных бытовых и личных ситуациях. У нас часто повторяют: “Молчи”. Я это слышала от своей бабушки, от мамы, от других родственников. Это “молчи” и есть страх, в котором мы продолжаем жить. И до сих пор с его помощью управляют народом».

«Үміт шуағы» — духовная панорама постсоветского Казахстана. Это история о том, что полученная «самостоятельность» во многом была лишь внешней. Падение режима большевиков и распад советской империи оказались только первым шагом на пути обретения независимости. Модель отношений государства и «подданных» осталась прежней. Новые ценности, которыми власти сыпали с трибун, питали «большие надежды». Но по сути были только свежевыкрашенной ширмой, прикрывавшей старую недобрую вертикаль. Надежда — психологическое оружие в деле удержания контроля, как и страх, который очень легко извлечь на поверхность из подсознания постсоветских граждан.

Страх порождает недоверие, а оно, в свою очередь, раскалывает и дробит общество. Возникает атмосфера повседневной «войны всех против всех», где каждый сам за себя, и положиться особенно не на кого. Блестящий образ для этого состояния нашел в свое время Ербосын Мельдибеков, создавший фотографию «Брат мой — враг мой», а затем скульптуру «Прощай, брат!». Тревожная дробность и «разорванный горизонт» у Мукажановой — о том же самом. «Разрывы» как паузы молчания в композиции — метафора неспособности к разговору, который жизненно необходим для общества, способного отстаивать свои интересы.

Финальное полотно «Үміт шуағы» показывает, что пока в социуме (прежде всего на частном уровне) господствуют старые, типично авторитарные модели, реальных перемен ждать не приходится. Двадцатый век, закончившись, так в полной мере и не отошел в прошлое. Его призраки все еще витают в удушливом воздухе постсоветского пространства. Художница показывает, что реальное обновление страны может произойти только «лоскутно» — в конкретных людях, семьях и коллективах, которые будут осмыслять и трансформировать собственные модели восприятия и взаимоотношений. Разумеется, это не быстрый процесс. Но надежда, как известно, умирает последней. И даже ее тень на удивление живуча.