Пятьдесят оттенков коричневого

Когда мы думаем о коричневом цвете, мы в первую очередь представляем цвет земли и почвы. Пытаясь описать не физическое, а душевное восприятие цветов, Гёте в своем труде «К теории цвета»iZur Farbenlehreполагал, что даже цвета в одеяниях простых людей прошлого отражали их мировоззрение и психологическое состояние. Подобным образом ощущение цветов, как например коричневого, формируется у каждого народа по-своему. А у казахов так вообще особенное отношение к этому цвету, которое описывает звук, время и состояние души.

Если бы я задумал написать новую книгу о казахской философии, то начал бы его именно со слова «қоңыр» i букв. — коричневый, темный, бурый, которое насыщено большим символизмом, обладает множеством прямых и переносных значений и, самое главное, — огромной поэтической силой. А изучение казахской философии стоит начать с «қоңыр сарын»iто есть «коричневый напев» в музыке или поэзиив бархатных мелодиях кюя «Қоңыр», плавно изливавшегося из кобыза Коркута.iтюркский поэт-сказитель и композитор 10 в., по легенде, создатель кобыза.

В Толковом словаре казахского языкаiҚазақ тілінің түсіндірме сөздігіопределение слова «коричневый» сопровождают довольно непонятные для неказахского уха словосочетания, как, например, «коричневый ветер» (қоңыр жел), «коричневый голос» (қоңыр дауыс) или «коричневая тень» (қоңыр көлеңке), и везде этот цвет ассоциируется со спокойствием, тишиной и безмятежной жизнью. Есть у этого слова и довольно метафизические сочетания, как, например, «коричневое настроение» (қоңыр күй) или «коричневая беседа» (қоңыр әңгіме). Но больше всего этот цвет, конечно же, связан с казахскими кюями.

К счастью, сетовать на отсутствие исследований смыслов и значений слова «қоңыр» и его оттенков не приходится. Они есть, и их много. Известный исследователь казахской мифологии Серикбол Кондыбай в своем труде «Гиперборея: родословие эпохи сновидений» завлекал нас в глубины древнетюркского мира, связывая с коричневым цветом, с понятием «қоңыр» возникновение пространства и всего сущего, даже становление всего тюркского мира. Однако мне хочется рассмотреть «қоңыр» не только с точки зрения мифологии, но и с позиций поэтического дискурса. Возможно, это связано с затуманенностью моего понимания мифологического, но объяснить понятие «қоңыр» столь же сложно, сколь непросто раскрыть и описать мелодии кобыза и содержание казахских кюев.

Известный кюйшиiисполнитель кюевЖангали Жузбаев в своей статье «Кюй “Қоңыр” Абикена» писал: «Давно, в 17–18 веках, кюи “қоңыр” чаще всего исполнялись на свирели, кобызе, также изредка случалось, что их играли на домбре, но массовой эту тенденцию назвать нельзя…, поскольку большинство кюев в улус-ордынский и ханский периоды имели яростное, грозное звучание. Из истории известно, что в период правления ханов Аблая, Байжигита родились кюи — единые боевые кличи». Он утверждал, что, хотя кюй «Қоңыр» берет свое начало со времен Коркута, распространение он получил намного позже, в эпоху царской колонизации. То есть заунывные, печальные и скорбные мелодии кюя «Қоңыр», исполненные гнева, преобразовались в музыку, которую по современным понятиям можно было бы отнести к «протестной», и концепция «қоңыр» тут сыграла особую роль. Иногда кюи из цикла «қоңыр» приобретали ярко выраженный оттенок оппозиционности.

Как видим, музыкальный «қоңыр» имеет антиколониальный, протестный характер. То есть, изучая его в контексте музыки, можно проследить эволюцию темы колониализма и ассоциируемых с ним чувств. Однако в процессе колонизации кочевого народа Российской империей, а впоследствии и в советский период, начала утрачиваться национальная память, а с ней и присущие концепции «қоңыр» качества.

Поскольку у казахов образное воплощение кочевой жизни, быта и традиций часто осмыслялось и передавалось через коричневый цвет, их бытие, а впоследствии и мировоззрение претерпели существенные изменения в условиях оседлой жизни. В новом казахском обществе скрытый язык кюя стал для большинства недоступным и остался прерогативой кюеведов и искусствоведов, профессионально занимающихся этнографией, или редких людей, выросших в условиях сохранившегося кочевого образа жизни.

Например, как не раз отмечалось, бегство Коркута от смерти, которое стало ключевым сюжетом кюя «Қоңыр», не есть бегство от собственной смерти. Частично в этом заключен символический смысл, который сводится к страху перед гибелью традиционного уклада и цивилизации на фоне стремительного распространения ислама. Писатель, этнограф, искусствовед Акселеу Сейдимбек в своей работе «Родословная кюев», поднимая вопрос о том, почему до нас дошло всего около двадцати кюев Коркута, отмечал: «Если раньше казахи излечивались от недугов, внимая мелодии, льющейся из кобыза, то теперь они стали называть певцов сумасбродами, а кобызиста приравняли к пособнику сатаны в концепции ислама. Играющий на кобызе баксы-шаман стал источником ужаса: “Он вызывает беса”. В результате этих усилий стало невозможным достучаться до сердец и увлечь простых людей сакральными звуками священного кобыза». В этом контексте примечательны судьбы двух великих акынов и композиторов — Биржана СалаiКазахский акын и композитор (1834–1897) и Ахана Сери.iКазахский акын, композитор и поэт (1843–1913)В духе времени первый был объявлен безумным, а второй был брошен в старом кочевье, обвиненный в союзе с шайтаном.

Тут важно упомянуть, что, хотя изначально нарушение безмятежности и смерть Куркута ассоциировались с периодом прихода ислама, в дальнейшем эта религия станет неотъемлемой частью казахского менталитета. Подобно взаимопроникновению синтоизма и буддизма, мусульманская религия постепенно вошла во все сферы жизни народа, соединившись с более древними представлениями. К примеру, даже современные баксы-шаманы продолжают традиции и ритуалы с использованием элементов ислама.

В казахской поэзии чаще всего, наверное, можно встретить упоминание коричневого, зеленого, а также синего цветов. Полагаю, что все это корнями уходит в традиционную веру, что за этими цветами сокрыта некая мифологическая или магическая тайна. Слово «қоңыр» на языке акынов обычно ассоциируется с «земляным цветом». Это так в стихах Магжана Жумабаева, Касыма Аманжола, Кеншилика Мырзабека, Жаркена Бодеша и других видных поэтов. Например, Жумекен Нажимеден,iКазахский поэт, писатель и переводчик (1935–1983) использует коричнево-буро-серый цвет и пишет в своем произведении «Қоңыр»:

Моя уютно-бурая мать, что укутана вечером темным,
Оставалась, грустя, увлажняя слезами глаза.
Так отправился в путь я по бурой дороге —
Мысли серые лезут, покоя лишая меня.

Впереди еще стелется путь мой, серея, —
кюем бархатным грудь наполняя порой.
Колыбельную бархатно-бурую пели казахи,
Малышам милым бурым под их первой звездой.

Бурый купи, степь бурая, бархатный звук...
как размеренно-буро течет моя жизнь.
Бурой осенью в серых хлопотах будних
Смуглянку-соседку ввел в семейный я круг.

Юным будучи, слушал я бурый и бархатный кюй —
мать осталась на пике холма, что коричнево-бурый.
В час вечерний, что сумраком бурым укроет заячий холм,
я, тоске предаваясь коричнево-бурой, сижу за столом.iБУРЫЙ Слово «бурый», как и «коричневый» недостаточно передает ту гамму, которую имеет в казахском языке слово «қоңыр». Добавьте сюда и «карий», и «гнедой», и «бронзовый», и «смуглый», и даже «затемненный», чтобы лучше ощутить суть понятия «қоңыр»

Стихотворение словно заново задает миру вопросы, на которые уже давались ответы, и наводит на различные мысли, связанные с казахской идентичностью. Вчитываясь в две последние строки последней строфы, невольно ловишь себя на мысли, что автор оплакивает состояние, в котором пребывает, осмысливая ощущение опустошенности.

Несмотря на то, что первые две строфы произведения написаны в рифме так называемого народного жанра «қара өлең», а две последние звучат в перекрестной рифме, сделать его теоретический разбор практически невозможно. Читатель, в целом знакомый с творчеством Жумекена и вдумчиво читавший его дневники, наверняка чувствует, что поэт порой так же загадочен, как и кюйши. Хотя его стихотворения написаны на ностальгическом языке «қоңыр», как у Абая, их все равно сложно расшифровать и изложить на доступном мирском казахском языке. И совершенно неизвестно, как изменится и какие оттенки приобретет его коричневый цвет при переводе этого стихотворения на другие языки. На мой взгляд, признание мощной поэтической силы и глубокое осознание концепции «қоңыр» представляется наиболее эффективным и верным способом оправиться от культурной травмы, выйти из интеллектуального кризиса.

Казахи за рубежом также имеют свою культурную интерпретацию понятия коричневого цвета. Например, помимо поэмы «Қоңыр» Омаргазы Айтана известно и описание этого цвета одним синьцзянским кюйши как «появление некоторых близких к нему при попытке вспомнить очертания каких-то забытых состояний». То есть слово «қоңыр» означает поиск идентичности, звука своего голоса, стона утраченной мелодии из старины. Когда народные песни одних регионов смешиваются с народными песнями других регионов, то часто текст и мелодия изменяются, как и содержание, но сохраняется стиль произношения. И этот поиск — очень интересный опыт с точки зрения идентичности. Особенно когда человек ощущает утрату своей культуры, которую уже невозможно вернуть, и тут чувства изливаются в это «коричневое настроение».

В заключение следует отметить, что в казахском представлении слово «қоңыр», обозначая цвет, звук, простоту и бедность, обыденность, красоту, а также свойства характера и поведения, погоду, настроение, время суток и время года, переживаемые душевные муки, является самобытным, многогранным понятием, характерным для кочевого казахского народа. Иногда «қоңыр» ассоциируется и с людьми. Про человека, на которого возлагаются особые надежды, казахи говорят — «Весь в меня» или ассоциируют его с коричневым цветом.

Помню, как однажды известный кюйши Секен Турысбек покачал головой, заявив, что «Бах — настоящий кюйши». Коричневые люди скучают по тебе, как по коричневой земле, как по старому другу, отправившемуся в долгое путешествие. И такая глубина — особенность и чудесное свойство коричневого цвета…