ПРЕСЛЕДОВАНИЯ ЕВРЕЕВ И МУСУЛЬМАН НА ЗАПАДЕ

Взаимоотношения между представителями разных религий на протяжении всей их истории всегда имели аспект межполового общения: мужчины и женщины, принадлежавшие к разным конфессиям, влюблялись друг в друга, вступали в союзы, имели сексуальные контакты, продолжительные и разовые. Такого рода отношения во все времена имели очень разный характер, приобретали разные формы и по-разному в разные периоды истории регулировались как моралью, так и правом.

Иудейская традиция регуляции сексуальных отношений с иноверцами, самая древняя среди трех авраамическихiТак называют христианство, ислам и иудаизм по имени пророка Авраама. Для представителей всех трех религий Авраам — пророк, заключивший завет (договор) с Богом. традиций, являлась по своей сути изоляционистской, призванной жестко и однозначно оградить иудеев от заключения браков с иноплеменниками. Так, во ВторозаконииiОдна из книг в Библии. читаем:

«…и не вступай с ними (многочисленными семью народами) в родство: дочери твоей не отдавай за сына его; и дочери его не бери за сына твоего, ибо они отвратят сынов твоих от Меня, чтобы служить иным богам…»

Это правило сохранялось на протяжении столетий в строгости и периодически повторялось, особенно в те периоды истории, когда евреи оказывались в чужих пределах. С 5 века до н.э., когда иудеи стали брать в жены язычниц из соседних стран, смешанные браки стали строго запрещаться и восприниматься как противоречащие закону,

«так как брали они дочерей их в жены для себя и для сынов своих, и смешали семя священное с народами других земель; и рука главных и старших была первой в этом беззаконии».

В те давние времена и был установлен жесткий запрет на смешанные браки и введено правило, согласно которому дети, рожденные от матери-иудейки, отец которых был язычником, тем не менее, считались иудеями, а вот дети отца из иудеев и матери-язычницы признавались язычниками, что должно было отвратить мужчин от чужих, иноплеменных женщин.

Этот запрет зафиксирован и в Талмуде , где утверждается, среди прочего, что брак с неиудеем не имеет законной силы, а женщина в таком союзе не обладает правом на материальное обеспечение.

Хотя христиане, а за ними мусульмане не были язычниками, они все так же не были иудеями, и браки с ними тоже попали под эти древние установления, которые никогда не пересматривались. Суть такого рода ограничения состояла в том, что женщины привносили в семью свои обычаи и верования, обучали им детей, и те уже не были столь крепкими в своей вере — так размывалась истинная вера, переставали соблюдаться религиозные правила, начиналось рассеивание общины. Изоляционизм в области брачных отношений имел здесь выраженную охранительную функцию.

В христианстве сочетание браком довольно рано стало церковным таинством и союзы с язычниками и иноверцами стали осуждаться, а временами напрямую запрещались. Хотя в Западной Европе на протяжении всего Средневековья были распространены так называемые гражданские брачные союзы, то есть такие союзы, которые не освящались церковью и основывались на контракте, смешанные браки и в этом случае не были нормой.

Ислам трактовал вопрос о смешанных браках более гибко. Разумеется, вступление в брак с многобожниками и здесь было невозможно с самого начала зарождения доктрины, но отношение к «людям Писания» было более мягким. Так, ислам допускал брачные союзы между мусульманином и христианкой или иудейкой, хотя и придавал им особый статус. Многие богословы и законоведы посвятили немало страниц своих сочинений, стремясь убедить мусульман, что подобного рода семейные отношения не могут быть хорошими: они писали о том, как неприятно целовать уста, пившие вино или вкушавшие свинину. Но мусульманская правовая традиция никогда не запрещала подобные браки и не ставила детей, рожденных матерью-немусульманкой, вне закона. Напротив, мусульманка не имела права выходить замуж за немусульманина.

В тех землях, где христиане, мусульмане и иудеи жили бок о бок на протяжении многих поколений, не могло обойтись без конфликта между нормой и практикой. Например, в средневековой Испании вопрос о смешанных браках и шире — о сексуальных отношениях христиан с иноверцами — ставился многажды не только в богословских или юридических трактатах, но и в королевских ордонансах, епископских письмах, в городских установлениях и, наконец, что представляет для нас особый интерес, в судебных документах, отражавших реальные случаи из жизни.

В конце 13 в. в испанских городах стали записывать местные обычаи. Делали это юристы, знавшие и римское право, и королевские законы. В этих обычаях уделялось внимание и смешанным сексуальным отношениям. В случае внебрачных сексуальных контактов между иудеем или мусульманином и христианкой Обычаи города Тортосы предписывали привязать мужчину к животному, чтобы то тащило его, пока не наступит смерть, а женщину сжечь. Это одно из самых суровых установлений в данной области права. Подобным же образом и по законам Валенсии оба виновных должны были быть казнены. Их ожидала смерть на костре. Не во всех городских установлениях подобные преступления наказывались столь сурово, но мы знаем, что в Испании норма о предании костру за прелюбодеяние с иноверцем действительно приводилась в действие. Притом женщин — мусульманок или иудеек, повинных в сексуальных контактах с христианами, как правило, не сжигали, а обращали в королевских рабынь. После этого их могли оставить служить у короля или кого-то из его домочадцев, могли продать или подарить, а могли отправить в публичный дом на заработки. Такая женщина имела право выкупить себя, если у нее и ее семьи были средства, или получить королевскую лицензию, которая разрешала просить милостыню, чтобы собрать деньги на выкуп.

К мусульманам, обвиненным в сожительстве с христианками, напротив, никакого снисхождения не было. Известен печальный случай, произошедший в арагонской Дароке в 1311 г.: сарацин Али Маталон был обвинен в сожительстве с христианкой Проной Гарсон. Полагали, что в этих любовных отношениях был рожден ребенок и они продолжались. Али был схвачен и после краткого суда предан огню. Проне удалось бежать из города, но вскоре ее разыскали и тоже отдали под суд. Она настаивала на том, что невиновна и смогла доказать это, пройдя через освидетельствование, подтвердившее ее целомудренность и «нетронутость». Несправедливый приговор суда, вынесенный против Али, был признан ошибочным, что стоило места чиновнику, против которого возбудили дело, но не вернуло мусульманину жизнь.

Средневековое законодательство было однозначно сурово в отношении внебрачных сексуальных отношений.iТо есть незаконных связей между женатыми или замужними, что считалось прелюбодеянием, или свободных от брачных уз, тогда преступление квалифицировалось как распутство. И прелюбодеяние, и распутство относились к тяжким преступлениям даже в том случае, если иноверцы не были вовлечены в дело. Однако в латинской правовой системе вопрос о внебрачных связях с иноверцами был выделен в специальный раздел и трактовался таким образом, чтобы наказание было не просто более суровым, нежели за то же преступление, совершенное христианами, но с назидательным публичным элементом.

Суровому наказанию подлежали не только распутники и прелюбодеи, но и те мусульмане, которые пользовались услугами женщин- христианок на возмездной основе. И это очень важная отличительная черта христианского мировоззрения.

Интересно, что публичные дома в средние века обладали официальным статусом. Работавшие в них женщины получали профессиональную лицензию, часть доходов отчислялась в казну. Сама по себе практика посещения публичных заведений светским законодательством не регулировалась, а вот обслуживание женщинами-христианками иноверцев находилось под запретом.iВспомним письмо епископа или папские буллы, о которых мы говорили на лекции о ношении отличительного знака или особой одежды, — все они указывали именно на то, что сегрегационные нормы были необходимы, чтобы «не происходило опасного смешения по незнанию» мусульман с христианками, занимавшимися проституцией.

Надо сказать, что подобного рода запреты порождали естественным образом черный рынок — такса для иноверцев была выше, поскольку оплачивался риск, которому подвергала себя женщина, нарушая запрет.

Однажды, в рождественскую ночь 1389 г., одна христианка, зарабатывавшая проституцией, приняла клиента, который внешне, по-видимому, ничем не отличался от христианина. Поскольку эта женщина была пришлой, не из местных, она не признала в нем иноверца. Звали его Лоп, и о том, что он мусульманин, женщина, по ее словам, узнала от хозяина постоялого двора, где разворачивались события, уже после того, как Лоп ушел. По всей вероятности, хозяин рассчитывал на свою долю из повышенной таксы, а женщина не хотела с ним делиться, и дело выплыло наружу. В любом случае, женщина, едва только наступило утро, отправилась к дому местного судьи и принялась громко стучать в ворота, взывая к справедливости. Примечательно, что судьи интересовались прежде всего тем, сколько Лоп заплатил за ночь и не оставил ли женщине каких-то дополнительных подарков.

Обвинение в сношениях с христианкой было очень опасно для мусульманина еще и потому, что местные власти воспринимали такие дела с обостренной болезненностью и нередко вели судебное дознание таким образом, что мужчины должны были добиваться, чтобы их право на защиту было соблюдено.

В 1344 г. в прелюбодеянии с Арнольдоной, замужней христианкой, был обвинен Салема, живший в богатом городе Льейда. Салема был кузнецом и принадлежал к богатой и видной семье, занимал в общине важные посты. Хотя на судебном процессе, который вел королевский чиновник и который был начат, скорее всего, по доносу, муж Арнольдоны, представляя ее, защищал ее честное имя и отрицал всякую возможность связи своей жены с Салемой, тому удалось оправдаться только благодаря королевскому письму. Это письмо, составленное в королевской канцелярии с висячей печатью и королевским знаком красного всадника, было добыто братом Салемы и стоило немалых денег семье. А между тем в самом письме, составленном в ответ на поданную королю просьбу, всего-то и значилось, чтобы судьи соблюли все правила и процедуру дознания, предоставив Салеме возможность защищать себя согласно закону.

Спустя сорок лет в той же Льейде были схвачены два мусульманина, снова из самых богатых и влиятельных семей города, и обвинены в сношениях с христианками. На этот раз, вероятно, речь шла об услугах на возмездной основе. На их защиту встала вся община, боявшаяся, что несчастных подвергнут на следствии пыткам и приговорят к смертной казни на костре. И не напрасно.

В гораздо меньшей степени, чем Салеме, удача сопутствовала сарацину Махомету из Таррасоны (1317 г.). Его обвиняли в том, что «он хотел и пытался плотски познать некую христианку-блудницу». Местные судьи вынесли против него решение, приговорив к сожжению, тогда он подал апелляцию в вышестоящую инстанцию — прокуратору Арагона. Тот, однако, тоже признал его виновным и приговор подтвердил, после чего мусульманин обратился с апелляцией к государю. Король прошение Махомета отклонил, распорядившись «названного сарацина сжечь, дабы его наказание было прочим сарацинам примером».

Арагонские кортесы в Монсоне в 1510 г. предписывали смертную казнь и проститутке, и ее клиенту, если вина обоих была полностью доказана, причем сарацина следовало предать костру. Это позднее установление, которое тогда вряд ли соблюдалось, во всяком случае, нет ни одного документа, свидетельствующего, что эта норма была применена на практике. Однако сама по себе настойчивость, с которой латинское право записывает подобную регуляцию, говорит о том, что за нормой стояла отчетливая идея.

Возникает вопрос, почему же в испанских правовых источниках зафиксирована такая жесткая мера — сожжение на костре? Латинское право применяло ее редко — и совершенно очевидно, что в ней присутствовал смысл религиозного очищения. Например, к смертной казни на костре, как известно, могли приговорить еретика или ведьму.

Ответ на этот вопрос следует искать в средневековой европейской ментальности, то есть в том, как люди того времени мыслили, какие культурные и религиозные установки влияли на их восприятие действительности. Бесспорно, эта ментальность была причиной того, что в папских буллах появились христианские блудницы. О них же говорил в своих жарких проповедях Винсент Феррер (1350–1419),iКатолический святой, монах-доминиканец, философ, богослов и величайший проповедник призывая паству избегать иудеев и мусульман. Он указывал на то, как пагубно может быть для всей общины христиан, если даже одна только блудница откроет свое тело для неверного, ибо через нее и все остальные будут подвергнуты опасности. В самом интимном соитии физических тел христианским клирикам виделась мистическая угроза целостности и чистоты веры. Постепенно метафоры тела и телесности, посредством которых передавались духовные категории, приобретали в сознании и самих проповедников, и их слушателей самостоятельность и дополнительные смыслы. Если клирики блюли чистоту веры, то люди, далекие от глубокой воспитанной религиозности, сосредотачивали внимание на самой телесности и были склонны подозревать, что в иудеях и мусульманах существует какая-то непонятная им телесная нечистота.

Тот же подход можно найти и в текстах, составлявшихся судебными чиновниками. Например, в протоколе по делу Салемы, обвиненного в сношениях с Арнольдоной, было записано:

«сарацин Льейды к величайшему бесчестью и унижению всей веры правоверных соединился и плотски познал <…> христианку. Воистину, поскольку такое совершается ужасно и подвергает порче Католическую веру, не должно, закрыв глаза, оставлять это безнаказанным…».

Подобный подход порождал суеверия, а суеверия порождали страхи.

Мы можем видеть, как этот страх проявлялся в конкретных жизненных ситуациях и в материалах судебных процессов, которые возбуждались в связи с обвинением мусульманских мужчин в сношениях с проститутками из христианок. Как это часто бывало в истории, нормы и запреты на бумаге не всегда совпадали с тем, что происходило в реальной жизни: известно, что мусульмане пренебрегали данным запретом.

Так, в 1304 году, например, к Алисенде из Толбы, которая пришла предложить свои услуги тем, кто работал на пастбище, отправился Айтола Сарацин, имя которого недвусмысленно указывает на его происхождение. Незадолго перед тем к нему по-дружески заглянул Лоренс Пастух, христианин, и спросил, не хочет ли тот сношения с Алисендой. Айтола ответил, что он мусульманин и к тому же у него нет денег, на что Лоренс предложил одолжить нужную сумму и посоветовал прикинуться христианином. Для этого следовало назваться именем Жоан, говорить так, как говорят христиане, и рассказать, что прибыл из порта. Эти нехитрые уловки, по мнению обоих мужчин, должны были открыть путь.iЗаметим, что ни тот ни другой не обратили никакого внимания на одежду и прическу сарацина, а это означает, что его внешний вид не имел ничего примечательного, был обычным и для тех, и для других. Айтола вполне успешно прошел «фейсконтроль» и был принят, но вскоре обман обнаружился: позже, на суде, Алисенда утверждала, что «признала в нем мавра по его члену». Как только она это обнаружила, она принялась звать на помощь, а потом сама подала иск против обоих мужчин — и мусульманина, и христианина.

Из материалов испанских судебных процессов хорошо известно, что местные чиновники считали не зазорным подвергать мусульман пыткам, в том числе в тех случаях, когда против обвиняемых не было ни улик, ни свидетельств, ни даже подозрений. Заметим, что с юридической точки зрения такой подход был категорически невозможен применительно к христианину. Один из королевских чиновников в Тортосе в 1387 году объяснил свое отношение к иноверцам весьма примечательно. Он задержал сарацина из местной общины, Алюша, по обвинению «в плотской связи с женщинами-христианками» и хотел его «подвергнуть допросам и пыткам, хотя против него нет подозрений в насилии и достаточных улик для пыток». Чиновник утверждал, что имеет все основания так поступать, поскольку мусульманин — «обрезанный и чужой христианской вере».

Совершенно очевидно, что в глазах чиновников обряд обрезания сообщал телу мусульманина или иудея некую особенность, изменял их физическое состояние настолько, что по отношению к ним не нужно было соблюдать обычную процедуру допроса. Следуя этой логике, и соитие с таким телом, специфически измененным, требовало очистительной казни — сожжения на костре, которой должен был быть подвергнут и мусульманин, и оскверненная им публичная женщина.

Осквернение мыслилось как на духовном, так и на физическом уровне. В глазах христиан, обряд обрезания, совершавшийся над телом, самым непосредственным образом связывался с физической угрозой телу христианской женщины. Обряд этот издревле был совершенно непонятной, чуждой латинянам операцией. Еще со времен римлян законодательство стремилось запретить циркумцизию или урезать в правах тех, кто ей подвергался, то есть иудеев (мусульман тогда еще не было). Римское право не имело инструментов для принятия религиозной обрядовой стороны иудаизма. В Средневековье германская ментальность, придававшая особое значение телесной целостности свободного человека, по-прежнему отказывалась воспринимать обрезание. Сочетаясь с римской правовой традицией и идеями христианских проповедников о том, что Богу приносится духовная жертва, а не телесная, эта установка продолжала действовать и получала закрепление в законах. Например, Вестготская правдаiСборник законов 7 века германского племени вестготов. тоже ущемляла в правах иудеев и даже запрещала обрезание.

В отличие от римлян и вестготов, христиане 12–15 веков не запрещали обрезание, но по-прежнему не понимали и боялись его, начинали вкладывать в этот обряд какие-то магические смыслы, подозревали, что после проведения обряда мужское тело иноверца обретало способность причинять порчу физическому телу и наносить вред истинной вере. Отсюда был один шаг до идеи очищения испорченного тела посредством огня. Именно поэтому смертной казни через сожжение, по мнению кортесов 1510 г.,iСредневековый испанский сословно-представительный орган. подлежали оба — и мусульманин, и проститутка. Именно поэтому женщины, продававшие любовь, с такой горячностью доказывали, что были обмануты своими клиентами и испытывали страх, обнаружив правду: начинали кричать, звать на помощь, ранним рождественским утром отправлялись к судье.

Надо сказать, что представление о том, что тело мусульманина обладает отличными от тела христианина характеристиками, было присуще не только латинской цивилизации. Среди самих мусульман, живших в Анатолии в 13 в., например, было распространено убеждение, что крещение очищает детей от неприятного запаха, т.е. от «запаха псины», как его объясняли византийские богословы, и защищает от демонов. Для Пиренейского полуострова, насколько известно, такие практики не зафиксированы, но общехристианская идея о том, что пятикратное омовение в день — каждый раз перед молитвой — говорит само за себя, ибо чистому столько мыться не требуется, присутствовала в текстах полемистов и здесь.

Так, в Багдаде в 10 в. говорили о том, что христиане — пьяницы, от иудеев исходит смрад, а монахини и мальчики из церковных хоров пользовались дурной славой, поскольку слыли легкодоступными.

Все это — область фольклора, оскорбительного по своей природе, но не получавшего никакого развития в текстах законодателей или духовных авторитетов.

Напротив, идея нечистоты мусульманских мужчин присутствовала в христианской полемической литературе и обыкновенно отталкивалась от исламской нормы, допускавшей многоженство, которое трактовалось христианскими проповедниками и богословами как врожденная неразборчивость в сексуальных контактах, невоздержанность и распущенность. Однако принципиально важным и первым пунктом, настораживающим и вызывающим неприятие у христианских властей, духовных и светских, был все же обряд обрезания.

К подобным сюжетам применительно к истории пиренейских иудеев обращался американский исследователь Давид Ниренберг. Обсуждая латинские нормы, запрещавшие физический (совместное проживание, например) и сексуальный контакты иудеев с христианами, он подчеркивал, что угроза представлялась клириками не в религиозных терминах: риторика христиан, что в проповедях, что в законах, пользовалась понятиями социальной и сексуальной опасности, в результате чего произошла своеобразная «натурализация» религиозной идентичности, которая теперь выражалась через термины телесности, посредством особого восприятия сексуальных границ.

Принадлежность к другой вере, обрядовая трансформация телесности безоговорочно делали мусульманина или иудея чужим для христиан. Столкновение мнений по этому вопросу ничего не отменяло. Разумеется, и среди христиан к телесности иноверцев относились по-разному. К примеру, король, которому чиновник из Тортосы отписывал о деле сарацина Алюша, точку зрения своего официала не разделил: он не считал, будто бы его вассалов-мусульман можно пытать, не имея ни улик, ни весомых подозрений. Более того, в своем ответном распоряжении он указал на то, что мусульмане выплачивали все положенные вассалам подати, включая десятину, а монарх и церковь обеспечивали им покровительство.

Мы так подробно остановились на этом, на первый взгляд, маргинальном сюжете — запрете сексуальных отношений на возмездной основе с иноверцами, потому что это специфически латинское изобретение имеет самое непосредственное отношение к сегрегационным законам. Сам факт появления многочисленных правовых текстов, посвященных этому сюжету на Западе, заслуживает объяснения. Действительно, в мусульманских землях ничего подобного в средние века не создавалось. Ни иудейская, ни исламская доктрины никогда, насколько известно, не ставили вопрос таким образом. Более того, и сами латиняне, франки, появившись, например, в Сирии с Крестовыми походами,iВоенно-колонизационное движение в 11-15 веках в Европе. Официальная изначальная цель походов — «освобождение» Гроба Господня в Иерусалиме из под власти мусульман. как известно, вели себя весьма вольно и пользовались услугами не только христианских куртизанок, сопровождавших войско, но и местных женщин.

Надо заметить, что приведенные в начале нашего рассказа правила иудеев были направлены на то, чтобы справиться с социальными последствиями смешанных браков. В них не было ни магии, ни мистики, а один только прагматический подход, опиравшийся на житейский опыт: женщины вели дом и воспитывали детей, следуя своим привычкам. Мусульманские богословы, в свою очередь, пеклись о правовом обеспечении личных интересов супругов и детей. Они выступали против того, чтобы мусульманка выходила замуж за иноверца не от того, что это оскверняло ее, а по той простой причине, что иноверец не мог достойно обеспечить защиту всех ее интересов и ее дети не должны были воспитываться в чужой вере. В то же время в самих по себе смешанных сексуальных союзах мусульманское общество вообще не видело никакой проблемы — будь то, например, брачные отношения мусульманина с иудейкой или его сексуальные отношения с наложницей-христианкой.

Братья Расселы, оставившие описание Алеппо в 18 в., служили в Левантийской компании медиками и знали жизнь города с таких сторон, которые для обычных европейцев были закрыты. Они среди прочего рассказывали, что главный евнух одного из правителей по ночам покидал дворец, после того как его господин отправлялся отдыхать, и проводил время с двумя или тремя проститутками в доме поблизости. Проститутками могли быть и христианки, и мусульманки, хорошо известные полиции. А вот иудейки, по всей видимости, ограничивались в Алеппо своей общиной. Из рассказа Расселов следует, что проституция здесь была легальным занятием и регулировалась властями, которые были абсолютно равнодушны к конфессиональному вопросу.

Только латинская культура усмотрела в самой по себе сексуальной близости с иноверцами — что, собственно, и выражается в возмездной форме — угрозу христианской чистоте. Таким образом оказались связаны между собой физическое тело и духовная целостность, материальное и сакральное, а обычный человек был неожиданно для самого себя втянут в невидимую борьбу непостижимых для него сил.

Магическое восприятие непонятного и чуждого, характерное для низового религиозного сознания, вошло в соприкосновение с идеями духовной уязвимости, рождавшимися среди клириков. Однако и магические представления, и идеи проповедников были укоренены в одном общем чувстве страха и собственной слабости.

Любопытно, как, казалось бы, очень далекий от современной истории и нацистских идей средневековый материал о превратностях жизни «жриц любви» высветил глубинную историческую особенность западноевропейской ментальности. По сути дела, именно в средние века был сделан столь важный шаг мыслью — и конфессия оказалась привязана к плоти, а может быть, даже в известном смысле плотью начала определяться. Впрочем, для того, чтобы отсюда дойти до этнической дискриминации и преследования евреев, нужно было разрушить само христианство, чтобы у евреев не осталось никакого средства «преодолеть», «искупить» свое еврейство, чтобы стала отрицаться сама христианская религия, а вместе с нею всепобеждающее таинство крещения. Средневековые латиняне отличались от нацистов тем, что верили в возможность спасения всякой души и очистительную силу божественной благодати, сходящей на смертного в момент его духовного рождения во Христе. Поэтому, кстати говоря, мусульмане, обвиненные в прелюбодеянии с христианками и приговоренные к смерти на костре в 14 в., могли избежать трагического и мучительного конца, перейдя в христианство. Поступая так, они сохраняли жизнь, имущество, иногда для них даже открывались новые социальные перспективы. Для евреев в 1939 г. такого решения не существовало.

Заключая эту лекцию, хотелось бы обратить внимание еще на одно важное обстоятельство: сегрегационные установления, касавшиеся сексуальных отношений, в латинской традиции имели ярко выраженную гендерную окраску. Именно мужчины-иноверцы подлежали сексуальной дискриминации. Женщины из иудеек или мусульманок могли подвергаться сексуальной эксплуатации, они могли быть лишены свободы. Но их никогда не обвиняли в физической нечистоте, в них не видели угрозу осквернения. Даже в тех случаях, когда по закону мусульманку или иудейку ожидала смертная казнь, христианские чиновники всегда заменяли эту меру на обращение в рабство в пользу королевского фиска. И государев казначей следил за такими делами со всем вниманием, чтобы не допустить урона.

В целом сегрегационные законы, затрагивающие брачные и интимные отношения, были характерны для всех трех традиций, происходивших из авраамических религий. Этот древний способ сохранения групповой идентичности хорошо известен и сегодня, хотя сейчас он редко поддерживается публичной властью или государственными законами, а чаще встречается на уровне частного выбора, семейного правила, местного обычая, которому следует религиозная община или этническое сообщество.